Когда тебе пятнадцать

— В этом году еще не пробовал.

— Чего ж ты! Снег четвертый месяц лежит… А ты завтра… — Таня подняла настороженные глаза, — не испугаешься?

— Кого мне пугаться? — Костя недоуменно пожал широкими плечами.

— Да я так, шучу, — засмеялась Таня. — В самом деле, кого же тебе с такими плечами бояться!

Она оглянулась, увидела, как летит по дорожке Петя Курочкин, пламенея выбившимся из-под меховой шапки чубом, и, потянув Костю к воротам, торопливо сказала:

— Сегодня иду к бабушке… Лыжной мази у тебя нету? А то захвати. Ладно?

Не успел Костя проводить взглядом Таню, быстро шагавшую к трамвайной остановке, как вдруг слева и справа его крепко сжали, со смехом хлопнули по спине. Конечно, это были они: франт Олег Чинов и длинный Петя Курочкин.

— Сто тысяч извинений! — хохотнул в лицо Косте Чинов. — Мы вас слегка, пардон, задели.

А Курочкин загадочно продекламировал:

— И в даль голубую он долго смотрел…

Не понять намека было невозможно. Костя вспыхнул, но ребята уже понеслись дальше, говорили о чем-то своем, размахивая руками.

На что Курочкин намекал, Костя понял сразу, а вот для чего так ловко «взяли в коробочку», сообразил лишь у самого своего дома. Сообразил и, мигом сняв перчатку, сунул руку в карман. Точно — записка. И тем же приметным, наклоненным влево, почерком написано: «Гудину! (Копия)»…

Глава вторая

Спросили бы Таню, где ее настоящий дом, ответила бы не сразу. На самом последнем, двенадцатом этаже красивого дома по Ломоносовской улице, в четырехкомнатной, хорошо и по-современному обставленной квартире живет ее мама, артистка театра, и отчим, известный в городе скульптор, о котором даже издана монография (работы его украшают дворцы культуры, здание железнодорожного вокзала и аэропорта). В этой квартире прописана и Таня, у нее и комната тут своя, небольшая, квадратная, с яркими и веселыми обоями, мягкой тахтой и таким гладким полированным столиком, что при вечернем освещении в него можно смотреться, как в зеркало. Отсюда и до школы Тане недалеко, а вот сказать, что это и есть ее настоящий родной дом, — затруднилась бы. Холодно как-то ей в этой красивой квартире, иногда даже кажется, что она тут посторонняя.

Таню больше тянет в дом, стоящий в самом конце длинной улицы Репина, до которого надо добираться от школы на трамвае целых шесть остановок, а потом еще идти метров триста. Но ведь недаром говорят: к милому порогу ноги сами несут. А дом бабушки и деда как раз и был для Тани милым, родным местом. Ее здесь всегда ждали.

Бабушка и дед — родители ее погибшего родного отца. А погиб он уже давно, Тане лишь восьмой год шел. Так что отца своего она помнит не очень хорошо, знает больше по рассказам бабушки и деда, да вот недавно мама некоторые отцовские письма дала почитать, письма, адресованные ей, маме. Но там и про «Танюшку-зверюшку» есть строчки, которые Таню вновь убедили, что отец очень любил ее.

А как любили своего сына бабушка с дедом — и говорить не приходится. До сих пор, как вспомнят, сразу слезы на глазах. Единственный сын, вся надежда. И вот теперь одиноки. Одна радость — внучка. И они довольны, когда мама иной раз на несколько дней отправляет Таню к ним (наверное, чтобы уделить больше внимания новому мужу).

Довольны они, но маму вроде все-таки осуждают, а Таню жалеют. Однажды поздно вечером она услышала, как бабушка сказала: «Сиротка наша». Только Тане никто этого не говорит…

У Тани и ключ свой есть от дедовой квартиры. Ей нравится потихоньку открыть дверь, неслышно войти в переднюю, раздеться и внезапно появиться в комнате.

— Батюшки! — вскрикнет бабушка и примется обнимать и целовать внучку.

Дед, по обыкновению занимающийся у слесарных тисков в своей комнате, ни вскрика ее, ни поцелуев не слышит — три года назад после какого-то коварного азиатского гриппа почти полностью лишился слуха.

Бабушка не меньше внучки охотница пошутить. Вдвоем они встанут у деда за спиной, бабушка тронет его за плечо, он обернется к ней, и в ту же секунду за другое плечо Сергея Егоровича тронет Таня. Дед догадливый и к тому же хорошо помнит их шутки. Он замирает на секунду, затем быстро, если позволяет застарелый радикулит, поворачивается на своем вертящемся табурете и, довольный, чему-то хитровато улыбается:

— А я утром еще знал, что придешь. Пораньше, чем она, знал. Сон такой видел.

— Вруша ты! — громко смеется бабушка. — Про сон-то сейчас придумал!

— Сейчас?! — картинно возмущается дед. — А это! Гляди! — И показывает на зажатую в тисках золотистую пластинку. — Час работы, и закончу! Ты кофту связала Танюше, а чем украсить, не подумала. Зеркальный якорек сделаю. Солнышком будет на кофте гореть…

На этот раз Танина хитрость не удалась. Стала ключ в замке поворачивать, а бабушка в ту минуту и передней была. Таня дверь осторожно открыла — глядит: прямо перед ней бабушка в своем пушистом платке.

— Это ты? — удивилась Таня.

— А то кто ж! — расплылась в улыбке Татьяна Сергеевна. — Не ожидала? Скажи спасибо, что не напугала тебя. Хотела по-кошачьи мяукнуть. В детстве, бывало, шутили…