Она оставила нетронутыми только кисти моих рук и шею потому, что я работал в офисе. Все остальное принадлежало ей. Покрытое синими нитями ее рисунков, как будто сеткой сосудов, мое тело не было моим, оно принадлежало ей, до сих пор. Я вспомнил ее руки в черных резиновых перчатках, чернила и собственную кровь, ее запах, текстуру. Красный и синий цвет, жужжание маленького движка машинки, боль, которую перестаешь чувствовать уже через пару минут после того, как иголка касается кожи в первый раз. Боль, которую хочешь пережить снова. Разве смогу я когда-нибудь забыть ее? У меня нет шансов, она сделала для этого все, будто знала, как все сложится.
Я не замечаю, как в комнате за стеной шуршат простыни и скрипит дверь, но я чувствую горячие пальцы на своей коже.
— О боже, Серж, как красиво… — Лиза смотрит в зеркало поверх моего плеча, касаясь пальцами моих предплечий и ключиц. — Это… невероятно.
Она делает шаг назад и проводит кончиками пальцев вдоль моего позвоночника от основания шеи до поясницы, потом снова приближается, встает вплотную, ее волосы щекочат мне между лопаток. Я слышу, как она дышит, наши глаза встречаются в зеркале.
— Я приму у тебя тут душ? — говорю я, разворачиваясь к ней лицом.
От нее пахнет сном, сигаретами и сладкой жвачкой. Она так близко. Я смотрю на нее сверху вниз, потом делаю шаг в сторону.
Барселона, 23 февраля
Этим утром меня выбрасывает из междумирья тревожный звук, а еще боль в шее. На полу возле кресла вибрирует мой телефон. Карлос.
— Серж, ты уже уехал на конгресс? — вопрошает он, проглатывая зевок.
— Вроде того. А что?
— Мой дядя достал… Ну, ты понимаешь, то, что ты просил. Сейчас перешлю тебе.
— Спасибо.
— Там адские фотки. Не открывай их в публичных местах.
— О’кей.
— На связи.
Через пару минут мой телефон вибрирует вновь — Карлос скидывает мне фотографии, двенадцать штук, через мессенджер с шифрованием.
Не знаю, он нарочно отправляет мне такие фото самыми первыми или так вышло случайно, но, когда я перекидываю картинки на ноутбук и кликаю на первую из них, первое, что я вижу — мертвое лицо Риты Петровой.
Ванна полна мутноватой воды по самые бортики. Рита лежит лицом вверх. Ее кожа почти такого же цвета, что и эмаль на дне, — бледно-голубая, ровная, без единого изъяна. Рот приоткрыт, цвет губ такой, будто она всю ночь пила красное вино. Глаза смотрят как будто сквозь сон, куда-то вперед и вниз, словно она рассматривает свои пальцы ног, покачиваясь в теплой мыльной воде. С одного века отклеился уголок накладных ресниц. Ее большие белые груди с выпуклыми сиреневыми сосками свисают по бокам, косясь, как два глаза. Руки ладонями вверх, она словно левитирует. Она была красивой, лучше, чем на тех фотографиях, что я видел в сети. Наверное, будь она живой, вид ее голой груди, острых ключиц и впадинки над диафрагмой вызвал бы у меня возбуждение. Но она мертва. Во всем безошибочно читается эта неловкость смерти, неправильные углы и неудобные изгибы, как у брошенного на полу в спальне платья, все еще хранящего форму носившего его тела.
Я читаю следующее за фотографией медицинское заключение с помощью переводчика в браузере.
«
Эта девушка была бомбой замедленного действия.
В квартире она была одна, ее обнаружила аварийная служба, приехавшая по жалобе соседей снизу, у которых все утро с потолка капала вода. Заключение: несчастный случай, время смерти — около 6 часов утра 25 февраля. Из вещей не пропало ничего. У Петровой не было семьи, ее тело забрали ее работодатели Алекс Руденко и Майкл Вилин спустя шесть недель после наступления смерти.
Снова они, Алекс и Майкл… Саша и Миша, как называет их Лиза. И почему им так долго не отдавали ее тело, если все было так очевидно? Я набираю номер Карлоса.
— Привет.
— Я хотел уточнить: а это все, что прислал твой дядя?