— Я же сказала, я не могу больше бежать. Не могу жертвовать тобой и твоей жизнью. Это… это не честно с моей стороны, Серж. Есть вещи, о которых ты не знаешь.
— Мне все равно, что случилось там, в Барселоне. Ты можешь ничего мне не рассказывать.
В ее бледных глазах сверкнуло разряженное сияние сумерек.
— Я любила ее, больше всех на свете, почти так же сильно, как люблю тебя. — Лиза сползает по стене и садится на пол, обняв колени.
— Я знаю.
— Нет, ты не знаешь. Понятия не имеешь.
— Правда, можешь не говорить…
— Нет, Серж, все наоборот. Я не могу не… не могу не сказать об этом. Сейчас или никогда, и плевать, что будет. — Она ложится на пол, растянувшись на спине и не мигая смотрит в потолок, потом, пару секунд спустя, начинает говорить уже каким-то другим голосом, хрипловатым и спокойным, будто звук шел со дна колодца. — На той вечеринке, в наш с ней последний вечер, Рита кого-то ждала. Я знала, потому что она все смотрела и смотрела на дверь. А еще потому, что она покрасила волосы за неделю до поездки, перестала быть платиновой блондинкой, стала темнее на несколько тонов и начала по-другому красить глаза. Мужчина, дело было в мужчине, и я должна была это понять. Но куда мне!
Она допивает остатки виски и морщится.
— Это оказался чертов бурбон. Ненавижу бурбон. Хотя нет, — она закусывает губу. — Это Рита ненавидит бурбон.
— Пожалуйста, не надо ничего говорить, мне не важно. Да и я… я знаю, уже знаю все, что ты хочешь мне сказать, милая. Я все понял, еще тогда, в поезде. Это ничего не меняет, абсолютно.