Когда-то там были волки

На шестой день оставшиеся пятеро волков из стаи Гленши следуют за пропавшей сестрой, Номер Десять, которой давно уже след простыл. Во главе не два вожака, самец Номер Семь и самка Номер Восемь, но старый серебристый волк, Номер Четырнадцать, — ему исполнилось десять лет, и по волчьим меркам он уже глубокий старец. Жизнь к волкам неласкова; если они не умирают от болезней и голода, если не погибают в драках с другими стаями или от несчастных случайностей, то их пристреливает человек. Кажется, им суждено умирать молодыми, поскольку редкий волк доживает до старости. Этот серебристый самец — один из немногих. Вероятно, он смелее остальных, а благодаря долгой жизни еще и более опытный. А возможно, он просто знает, когда надо двигаться, а когда оставаться на месте; может быть, именно это умение и позволило ему дотянуть до столь преклонного возраста. В любом случае, он слышит какой-то голос, зов леса, и семья доверяет ему в этом. Сородичи вереницей выходят следом за ним из загона и, проскользнув мимо туши оленя, которую мы для них оставили, трусят к рощице. Здесь, на юге, где расположен их загон, местность унылая, деревьев мало, но леса волкам не нужны, они сами их выращивают. Годовалый волчонок, Номер Одиннадцать, бросается в другую сторону. Не исключено, что он снова встретится со своей семьей, а может, он покинул ее навсегда, чтобы найти себе пару и создать собственную стаю.

На следующий день, словно по договоренности с единоплеменниками из Гленши, стая Танар тоже выступает в поход. Их вожаки, волчица Номер Один и наш единственный черный волк Номер Два, выводят троих своих почти взрослых волчат из загона в лес.

И остаются только три волка в Абернети, которые все еще отказываются принимать свободу.

Я вхожу в Голубой коттедж и вижу, что Эгги готовит на кухне, и, когда сестра улыбается мне, чуть не плачу. Она вернулась. Она здесь, со мной, и я снова могу дышать.

После ужина Эгги жестами спрашивает: «Они ведь не знают, что там. Зачем же уходят?»

«Потому что, отвечаю я, — движение — естественное состояние. Только так можно выжить».

«Это ты заставила их двигаться. Разве это естественно?»

Ответа у меня нет, а потому я показываю ей средний палец, и она беззвучно смеется. Я очень соскучилась по переливам ее смеха. Наверно, больше, чем по всему остальному. Хотя Эгги всегда была молчуньей — она не произносила ни слова до четырех лет, потому что ей это было не нужно, я в точности понимала, что сестра хочет, и переводила взрослым все ее желания, — но этот период немоты самый долгий. Порой я думаю, что она больше никогда не заговорит. Сейчас ее язык — в основном жесты амслен[2] сдобренные несколькими знаками собственного сочинения, поскольку Эгги нравится использовать нашу старую систему общения близнецов, нравится возможность вернуться в нашу прежнюю маленькую вселенную.

Мама звонит, как обычно, каждую неделю. Она не знает всей правды о том, что произошло на Аляске. Мне кажется, это ее сломит, а может быть, даже докажет ее правоту (грешная, жестокая мысль). Мама не знает, почему я никогда не передаю трубку Эгги, но на прошлой неделе сказала мне, что каждый раз мой голос все больше напоминает голос сестры. Резкий, дерзкий, непримиримый. Я не знаю, что и думать. Порой мне чудится, что мы с Эгги поменялись местами и забыли об этом.

— Как дела? — спрашивает мама сейчас.

— Неплохо. Две стаи из трех ушли из загонов.

— Местные наверняка в восторге. Они тебе не препятствуют?

— Нет, — лгу я, — сплошь милые люди.

— Ну конечно. Посмотрим, что они скажут, когда волки повадятся таскать их овец.

— Зря ты с таким нетерпением ждешь этого, мама.

— Ха. А у тебя появилось чувство юмора.

— Спасибо, — роняю я.

— А где твоя сестра? У меня мало времени — я занята в расследовании.

— Какое ужасное преступление ты сейчас распутываешь, мама?

— Лучше тебе не знать, конфетка.

— Эгги учит детей в городе французскому, — говорю я, глядя, как сестра моет посуду.

— Хорошо, au revoir, поцелуй ее от меня. — Прежде чем повесить трубку, мама интересуется: — А что с третьей стаей? Почему они не сбежали?

— Не знаю.

Мама с уверенностью отвечает на свой вопрос: — Да знаешь, конечно. Просто они умнее остальных и отдают себе отчет об опасностях, которые их подстерегают в лесу.

— Там не опасно.

Мама только смеется и отключается.

На восьмой день Эван, Нильс, Амелия и я идем пешком к стае Абернети. Нужно понаблюдать за волками, возможно, они нездоровы. А может быть, их просто надо напугать, чтобы выдворить из загона. Хотя не исключено, что единственное правильное решение оставить животных в покое, но мы не знаем, так ли это, пока внимательно их не рассмотрим.

По пути Эван и Нильс обсуждают наши следующие шаги. Их голоса царапают мне слух, нарушая мирную тишину весеннего леса. Сквозь мерзлую землю проклевываются полевые цветы. Ветви начинают зеленеть. Деревья стряхивают зимнее оцепенение и тянутся к солнцу.

Я останавливаюсь.

Наверно, это запах. У меня так обострилось обоняние или я учуяла его инстинктивно?

Коллеги, внезапно замолкая, останавливаются позади меня.