Когда цветут реки

— Он ушел.

— Куда?

— Он вернулся к своему начальнику, — объяснил Яо, на всякий случай поклонившись человеку, закутанному в плащ.

Густые брови незнакомца нахмурились.

— Я так и чувствовал, — с досадой промолвил он, что этот сын змеи ускользнет вовремя… Такова вся их порода.

— Какой ты дивизии? — спросил офицер.

Яо назвал свою дивизию. Офицеры переглянулись:

— Дивизия Ли Сю-чена? Этот генерал не из наших. Почему ты не сражаешься с предателями, Яо Чжэнь?

— Я… я в гостях у моего старшего родственника…

— Ты выбрал плохое время для родственных посещений. Сейчас не Новый год. Что с ним делать?

— Голову долой! — быстро произнес кто-то из офицеров.

— Слышишь, любезный Яо Чжэнь? В такое время стрелок не должен угощаться чаем у своего дяди. Ступай с нами.

— Зачем?

— Не бойся, мы тебя не убьем. Но, если ты не желаешь сражаться за нас, придется тебе остаться без головы. Выбирай!

Яо не успел выбрать. Его подтолкнули в спину древком пики и потащили на улицу. Он не успел даже попрощаться со старшим двоюродным братом своей матери, а ведь это было полным нарушением всех родственных связей!

Около восьмисот лет в юго-западном предместье Нанкина возвышалась на холме многоярусная башня, крытая фарфоровой черепицей. В солнечные дни на фоне синего неба эта башня казалась огромной белой свечой с золотым пламенем на верхушке.

В сентябре 1856 года в этой башне засели последние сторонники Восточного Царя.

Вэй Чан-хой одержал верх. Восточный Царь был убит. С ним пали не только его ближайшие соратники и телохранители, но все его родственники и множество сторонников. За два дня было убито больше десяти тысяч человек. Трупы массами плыли по Янцзы. На низовьях реки маньчжуры решили, что где-то одержана крупная победа, и устроили по этому случаю фейерверк.

Только через месяц из Нанкина пришло тайное донесение. Неизвестный свидетель писал, что в Нанкине идет резня.

Бывший аптекарь Яо Чжэнь стрелял мало. У него был такой вид, словно его сильно ударили по голове тяжелым предметом. Сторонников Восточного Царя он не любил и вообще не любил южан — гуансийцев и гуандунцев, считая их заносчивыми ханжами. Но он не хотел сражаться и за Северного Царя и, увидев, как рубят головы на улицах, сразу утратил всю свою веселость. В таком состоянии, оглохший от криков и стрельбы, закопченный порохом и гарью пожаров, он оказался в числе осаждающих Фарфоровую башню.

Башня была окружена круглой массивной стеной и стояла как бы на высоком фундаменте. Это место было похоже на укрепление. С верхушки башни виден был весь город, да и с самого холма можно было обстрелять любой район.

Яо Чжэнь помнил эту башню. В этом месте взвод Лю стоял на карауле в ночь после освобождения Нанкина. Яо вспомнил, как Дэн чертил на песке иероглифы «датун» и как Го умиленно говорил, что Небесный Царь все может сделать…

«Датун» — «великая общность». Кажется, так? Но Яо забыл эти иероглифы. Они очень сложные…

Пуля просвистела над головой Яо и, ударившись о камень, подняла град мельчайших осколков.

— Смотри, — крикнул ему один из офицеров, — этот полоумный метит в тебя!

На стене Яо увидел человека с растрепанными волосами. Он стоял, зажав в руке ружье, и пел:

Весь мир одна семья, все люди братья,
Пусть каждый получит то, что он желает…

— Стреляй, глупец! — крикнул тот же офицер. — Ведь ты хвастался, что у тебя в запасе твой лучший выстрел. Помнишь? «Выстрел за подлинный корень женьшеня».

Да, у Яо был в запасе его лучший выстрел. Но он никогда не думал, что этот выстрел будет направлен в Го, потому что именно Го стоял на стене во весь рост и пел свой любимый гимн.

Яо приложился, но руки его дрожали и слезы застилали глаза. Офицер подошел поближе.

— Что такое? Ты струсил, знаменитый стрелок? Стреляй!

Ружье колебалось в руках Яо.

— Дурак! Младший сын черепахи! Тебе следует держать не ружье, а пестик, которым размалывают лекарства! Стреляй!

Яо опустил ружье дулом вниз.

— Не могу, — сказал он. — Это Го Шэн-тао. Я его знаю.

— И, однако, он метил в тебя?

— Пускай, — понуро сказал Яо. — Я его прощаю. Он из нашего взвода.

— Ты прощаешь этого грязного разбойника, потому что он из вашего взвода? Да ты, я вижу, добрый человек!

— Да, — повторил Яо, — я не буду в него стрелять. Я его прощаю.

Он посмотрел на офицера глазами загнанной лошади. И тогда офицер рассвирепел.

— Ты его прощаешь, но я не прощаю тебя! — сказал он и взмахнул саблей.

Последний выстрел Яо не состоялся. Голова его долго катилась с холма, и на лице застыло выражение усталости и скорби.

Фарфоровая башня пала через сутки. В ней не осталось ни одного живого защитника.

Под башню был подложен порох, и взрыв потряс твердыню столицы. Дым оседал долго. И, когда он окончательно осел, на месте чуда искусства осталась только груда фарфоровых обломков, которые вскоре растащили любопытные английские моряки.