Когда уходит человек

Переменится ли, думал Бергман, торопливо шагая по твердому, утоптанному снегу. Должно быть, в каждом втором письме люди пишут друг другу о перемене погоды. Пока что меняется другое. Откуда взялись, например, штабеля свежих досок? Вернее, для чего? Еще одно гетто, в Кайзервальде? — Едва ли. Тогда что? И солдат сегодня больше, чем вчера. По обеим сторонам Большого проспекта стояли, на достойном расстоянии друг от друга, особняки, необитаемые и холодные. Вправо и влево от проспекта уходили аллеи и улицы, безмолвные и плохо освещенные; несколько широких аллей вели прямо в лес. Показалось ему или нет, что кое-где в домах прибавилось светящихся окон?

Нет, не показалось. На улочке за цветочным магазином, безнадежно увядшим очень давно, судя по ржавому замку, во втором доме от угла горел яркий свет. Если вернулись хозяева, то они вернутся и в другие дома. Снова переезжать?

Впереди послышался шум мотора. Автомобиль подъехал к освещенному дому. Выскочил шофер в форме, обежал машину и распахнул дверцу выходящему офицеру. Горящие фары высветили снежную дорогу и сосны, толпящиеся впереди, заслоняющие путь.

Из боковой улицы вышли двое солдат. Патруль. Собственная походка сразу показалась Бергману ненатуральной. Продолжал идти, чувствуя каждый свой деревянный шаг. Еще не так поздно; задержать могут только от нечего делать. Он кивнул приветливо и крикнул громче, чем хотел:

— Guten Abend!

Солдаты не останавливаясь пожелали ему в ответ доброго вечера и направились к проспекту. Макс прошел целый квартал, не позволяя себе ускорить шаг или обернуться, пока не свернул на знакомую улицу.

Понадобилось несколько десятков шагов, чтобы почувствовать, как оживают ноги. Зильбер бежал не от гетто — от собственного страха. Что легче — найти такой выход, как он, или обмирать от ожидания другого, которое само по себе страшнее исхода?..

Он отпер дверь чужого дома, где его ждала чужая жена с чужим ребенком, у которых никого ближе, чем он, не было. Тихо, чтобы не разбудить девочку, Макс вывел собаку, потом так же тихо поднялся к себе. Если Кайзервальд заселяется… что ж, там будет видно. Пока незачем говорить об этом Леонелле.

Можно забыть чье-то лицо или имя, можно изгнать из памяти целые куски жизни — как ножницами вырезать; но бывают дни, которые остаются навсегда, и не только не стираются, но делаются ярче, словно перед глазами проплывает знакомая кинолента. Таким остался для Леонеллы день поездки на мызу «Родник», обратный путь и собственное обмирание всякий раз, когда склонялась над младенцем: дышит?.. Такси от вокзала; свет в окне второго этажа, которому обрадовалась, а потом момент растерянности, но только момент, потому что услышала свой голос и даже засмеялась от радости, что слова выговорились так легко.

Полное имя — Роберта — звучало слишком торжественно. Проще и короче было называть девочку Бертой, но Леонелла не заметила, как скромное и чинное «Берта» англизировалось, превратившись в «Бетти», уютное и мягкое имя, идеально подходившее для ласкового шепота и нежных бессмысленных слов.

Бергман привел коротенького толстого педиатра. Тот деловито осмотрел девочку, постучал молоточком по ножкам, ловко перевернул крохотное тельце на животик и долго озабоченно всматривался в спинку и куцую, сморщенную попку; осмотром остался доволен. Далеко не все из сказанного Леонелла поняла, но тем старательнее записала в книжечку с золотым обрезом, кивая и ловя взгляд доктора, что было непросто по причине его сильного косоглазия. Когда он ушел, уставилась в тихом отчаянии в записанные строчки: с чего начинать?! И вскочила в ужасе: деньги! Врачу…

Бергман от денег отказался: «Мы с ним в расчете». Думать об этом не хватало сил. Нужна была ванночка, коляска и уйма других вещей и вещичек, но в первую очередь — молоко и нянька.

…Хорошо сейчас, на исходе декабря, вспоминать эту панику со снисходительной улыбкой. А ведь если бы не Макс, так и сидеть бы ей, вцепившись в чашку остывшего кофе, с тоскливым и бессмысленным воспоминанием о магазине «МАТЬ И ДИТЯ», где она ни разу в жизни не была.

— Давайте сначала поищем на чердаке, — предложил Бергман.

— На чердаке?..

Так, с чашкой в руке, она поднялась за Бергманом на второй этаж. Коридор за его комнатой поворачивал, и за поворотом начинались крутые ступеньки. Лестничка никуда не вела, а упиралась прямо в стенку, на которой был криво прикреплен велосипед с задранным бодливым рулем, ободранным седлом и одной педалью. Можно было много раз пройти мимо и не заметить, что велосипед заслонял дверь, которая и вела на чердак.

В другое время Леонеллу удивило бы, наверное, с какой уверенностью недавно въехавший жилец движется по чердаку да и знает о самом его существовании — она никогда не обращала внимание ни на лесенку, ни на велосипед, поскольку бывала наверху редко; но где оно, другое время?