Когда уходит земной полубог

Пан Ильховский и без перевода понял, на что его вызывают.

   — Славно! Выходит, пивная дуэль? Ну и я ставлю сто талеров!

   — Какая куча денег! — У толстяка Фрица зажглись глаза. — А что, пожалуй, и я приму в сей дуэли участие! — И немец аккуратно отсчитал свою долю.

«Да это же моё годовое жалованье! — мелькнуло сомнение у ротмистра. — А у меня нет ни богатого поместья, как у прапора, ни пивоварен пана Ильховского. Да и на дорогах войны я не набрал золота, как умудрился сделать этот старый ландскнехт Фриц».

Но поскольку Лука Степанович был человек горячий, то и он вспыхнул:

   — Ну что ж, господа, дуэль так дуэль, найду и я свои сто талеров! — И он кликнул своего верного денщика Афоню, который служил у него и коноводом, и банкиром, бережно хранившим господскую казну. Деньги, правда, денщик дал барину неохотно, поскольку то были последние деньги.

   — Позвольте, Панове, и мне свою долю поставить! — Угрюмый высоченный запорожец выступил из тёмного угла и высыпал на стол свои талеры.

   — Итого пятьсот талеров?! О! Это серьёзно! — Данцигские купцы, сидевшие напротив, встали из-за своих столов и окружили пивных дуэлянтов.

Пан Ильховский важно велел слугам выкатить в залу три огромные пивные бочки, и весёлая дуэль началась.

Скоро пивная, на радость хозяина, набилась толпой любопытных. Каждый заказывал кружку пива за здоровье могучего пана Ильховского, в чьей виктории мало кто сомневался. В любом шинке было известно, как пан Ильховский перепил самого Августа, а перепить того круля было ох как нелегко!

Роман общим мнением весельчаков дуэлянтов был избран секундантом и стал считать выпитые кружки. Впрочем, надобности в том особой, может, и не было, поскольку толпа, окружившая дуэлянтов, возглашала хором: «Шестая кухоль пану Ильховскому! Седьмая кухоль пану запорожцу! Восьмая кухоль отважному молодцу! Девятая кухоль нашему Фрицу! Десятая кухоль русскому медведю!»

Мартовское пиво было крепким, забористым, и первым сдался задорный вызывала! Прапорщик уронил на стол свою буйную голову и горько заплакал.

   — Эх ты, горе-воробышек! — пожалел юношу Лука Степанович и приказал своему Афоне, возникшему у дверей: — Возьми нашего красавца и уложи в телегу. Овёс-то закупил? Вот на овёс и возложи!

   — У меня до пана ротмистра есть тайный разговор! — на пятнадцатой кухоли прошептал запорожец на ухо Чирикову. Но в чём разговор, сказать не успел — так брякнулся головой об стол, что даже лихой оселедец на затылке подпрыгнул.

   — Афоня! Погрузи на телегу и этот труп! — приказал ротмистр, всё ещё сохранявший ясную голову.

   — Держись, Фриц, мы на тебя поставили! — кричали данцигские купцы, но толстяк майор вдруг вылупил глаза и едва не грохнулся на скамьи. Пришлось купцам оттащить и Фрица на свою широкую фуру.

На двадцатой кухоли пан Ильховский, к разочарованию многих, поставивших на него немалые гроши, погрузил свои седые усы в пиво и, оглядев общество, сознался:

   — Старею, Панове! Не та ныне сила у золотого гусара!

Подскочившие подавальщицы подхватили хозяина под руки и повели на покой.

Один Лука Степанович сидел ещё твёрдо и помнил, как осушил двадцать первую кухоль (хотя вкуса пива уже не чувствовал), сам поднялся, сгрёб талеры в широкие карманы кафтана и вдруг зашатался. Какие-то грязные молодцы хотели обнять ротмистра и проводить его на воздух, а заодно и пошарить в его карманах. Но верный Афоня и Роман, как секунданты, оградили победителя. Щёлкнули курки взведённых пистолей, и лихие молодцы брызнули в стороны. Роман и Афоня отвели ротмистра к телеге с овсом и уложили его рядом с уже спавшим прапором-воробышком и запорожцем.

Очнулся Лука Степанович уже за городом от лёгкого вечернего ветерка, приятно обдувавшего лицо.

Афоня мирно погонял лошадей и, обернувшись к ротмистру, участливо осведомился: чай, головушка-то болит?

   — А ты угости его пивком, Афоня! — насмешливо заметил Роман, неспешно трусивший верхом рядом с телегой. — Пусть опохмелится из бочки, которую пан Ильховский тебе в телегу поставил.

Лука Степанович глотнул пивка, поднесённого заботливым Афоней. В голове прояснилось, и ротмистр, словно спохватившись, спросил Романа:

   — А где же запорожец?

   — Здесь я, пан ротмистр! — подъехал к телеге запорожец и, нагнувшись с коня, спросил: — Может, отъедем с паном для тайного разговора?

Лука Степанович отметил, что запорожец словно и не был пьян — так лихо сидел на своём аргамаке.

«А ведь притворялся, что пьян в стельку, шельмец!. Надобно бы поостеречься сего молодца!» — подумал про себя Лука Степанович, но какая-то сила уже вознесла его в седло, и, поотстав от Романа и Афони, ротмистр стал слушать рассказ запорожца.

Стемнело. Растворилась впереди в тревожной темноте вечерней ночи телега с Афоней, но вот выглянул из-за туч месяц и осветил дорогу, белые мазанки какого-то хутора, мельницу-ветряк, со скрипом вращающую свои крылья.

Надобно было бы и поспешать в Жолкву, но ротмистр не торопил коня и словно заколдованный внимал речам запорожца — и верил и не верил.

   — Выходит, ты сам слышал тот тайный разговор в Бендерах? — в какой раз переспрашивал Лука Степанович казака.