Когда уходит земной полубог

Случай был нечаянный. Никита нырнул в маленький тёмный коридор. Замер, прислушиваясь. Где-то играли на клавесине. Потом проскользнул за двери и лицом к лицу столкнулся с гневным греческим ликом Христа-пантократора. Батюшки! Да это княжеская молельня! Машинально перекрестился. И дальше, дальше на сладкие звуки пасторали. Княжеский кабинет, крестовая, танцзала; по скрипящему паркету мимо картин и мебели на тёплую женскую половину. При быстрых шагах позвякивала тонкая посуда в зеркальных поставах.

Спальня была новоманирная. Посреди — огромная кровать на точёных ножках с балясами. Красная камка с подзором, как у славных мастеров Возрождения. Живые цветы. И в углу клавесин и Мари. Маленькая, хрупкая, перетянутая в поясе. Ничего не соображая, подошёл неслышно. Закрыл ей глаза руками. Мари вздрогнула. Сквозь пальцы в туалетном зеркальце увидела его лицо — взволнованное, смешное. Ласково отвела руки. А он уже Целовал плечи, глаза, рот. Когда опомнился, увидел, что она неслышно смеётся. Но всё же спросил:

— Ждали?

Показал записочку.

— Да, конечно.

Её интересует, как во дворце, как тот, Великий.

   — И всё?

   — Всё!

Ну хорошо! Рассказал, что Пётр бредил, ему было душно, кричал: «Откройте окно!» Звал людей... Успел написать: «Отдайте всё...» — и не закончил, впал в полное беспамятство. А вокруг была мышиная суета, интриги. Даже по его части. Вызвали, к примеру, Луи Каравакка. Хотели его подменить. Завещания-то царского по-прежнему нет!

   — Какие могли прийти к нему люди? Там ведь одни рабы! — Мари сказала жёстко, презрительно.

Он не вынес, переспросил:

   — А я?

   — Ну, вы иное... вы — российский Тициан, — усмехнулась она.

И вся была лукавая, закутанная в тонкие муслиновые ткани, брюссельские кружева. Из кружев, точно из пены морской, выступала бледно-розовая грудь, и от этого бесстыдства, казалось, покрылись румянцем щёки, но то была игра света. От её смеха пересохло в горле, сказал заплетающимся языком:

   — А вы — вы маленькая российская Венера!

Под картиной, изображающей богиню любви, полагалось помещать соответствующее двустишие:

Всеми силами гони Купидоново сладострастие,
Иначе твоей слепой душой овладеет Венера.

Схватил её, поднял на сильных руках, понёс к кровати. Сей сюжет Ватто — «Отплытие на остров любви».

Когда утром прощались, Мари куталась в шаль, была точно больная. И вдруг зло ужалила: вовсе и не любит его, а так... Он сразу даже и не понял — стоял, высокий, в плаще, при шпаге и совершенно беззащитный.

   — Да, так! — Мари усмехнулась насмешливо, уголками губ, как научилась там, в Версале. — Не люблю, и всё тут. Ведь умная девушка всегда имеет много любовников и никакой любви. И потом, дядюшка, и отец выбрали уже нового знатного жениха... Да вам он отменно известен: Серж Строганов, старый парижский знакомец... Ну и подружка Катиш будет не в обиде. У неё новый женишок на примете!

Никита не успел опомниться, как захлопнулась дверь. Не барабанить же, поднимать шум, бесчестить. Уныло побрёл по каналу. В чёрную воду падал свинцовый петербургский снег, от которого бывают жестокие мигрени.

А Мари плакала. Уронила головку на клавесин и ревела совсем по-бабьи, забыв, что она французская маркиза и что ей надобно гордиться, что её скоро просватают за первейшего богача России барона Строганова. Просто над первой любовью женщинам всегда хочется поплакать. Ведь она единственная — первая любовь!

   — Азов и флот стоили России миллион ефимков, и всё утрачено в несчастном Прутском походе, в Персии мы увязли в трясине бесконечной войны, и снова нужны деньги, деньги, деньги... А откуда их взять — деньги? У мужика с поротой задницей недоимок накопилось за многие годы, а платить нечем. Податное население в стране за годы Северной войны совсем перестало расти, и людишек во всех губерниях через каждый год губит неурожай, и что прикажешь делать тут, Миша? — Князь Дмитрий ходил по своему министерскому кабинету, яко тигр в клетке.

«Здесь, на службе, братец совсем другой человек, — подумалось младшему Голицыну, — быстрый, деловой, жёсткий, совсем непохожий на того мечтателя-политика, каким он был у себя дома под иконой святого Филиппа — Колычева».

   — Купечество наше задушено мелочной опекой и строгим регламентом, по коему вся иноземная торговля сведена в Петербург, а Архангельск гибнет. А меж тем сам государь говорил, что торговля — верховная обладательница судьбы государства! Дворянству из-за непрерывной службы недосуг заняться устройством своего хозяйства, а государству нужны деньги, деньги и опять деньги. Для армии, флота, двора. А у меня вот дебет, а вот кредит! — Князь Дмитрий постучал пальцами по толстым бухгалтерским книгам. — Италианская бухгалтерия... И выходит, что уже многие годы расходы у нас выше доходов и рубль весит всё меньше и меньше. Так ведь, Фик?

Он обращался к сидевшему за конторкой помощнику для подтверждения своих мыслей. Ведь в руках Фика и была вся двойная бухгалтерия империи.

   — И где же выход из сего тупика? — осторожно спросил младший Голицын.