Когда воют волки

Эти слова должны были тронуть его, если бы в нем оставалось хоть немного совести. Но он воспользовался ими, чтобы обмануть меня и выиграть время, он уцепился за них, как утопающий цепляется за соломинку; к счастью для себя, я это понял.

— Ты хочешь получить только свою долю? — спросил он. — Прошу тебя, не убивай, и все будет твое!

— Я уже сказал, прикажи негритянке принести камни…

— Они на ранчо.

Мне показалось, что его взгляд задержался на стволе огромного ветвистого ипе с большим дуплом, которое они превратили в жилище. Здесь подбежал Леонсио, привязал лошадь и, пораженный, уставился на нас, потом он заметил Матурину, которая в растерянности стояла поодаль.

— Леонсио, пойди посмотри, что в дупле…

Негр бегом бросился к дереву, осмотрел дупло и крикнул:

— Э-э! Тут ничего нет.

— Посмотри, где мешок…

Я имел в виду кожаный мешок, в котором мы хранили наши сокровища. В таких мешках тамошние жители носят все: и одежду, и бананы, и даже спелые арава — фрукты, растущие прямо на земле. Но где он, этот мешок? Леонсио искал его повсюду, но тщетно.

— Спроси Матурину…

Леонсио кинулся туда, где стояла Матурина. Зная ее похотливый нрав, я очень опасался за Леонсио; стоило ей состроить глазки, и он сразу потеряет голову, а ведь он и так был без ума от нее. Однако она бросилась в сторону с криком:

— Паршивый пес! Что тебе от меня надо?

Но потом вернулась, а Леонсио рассмеялся и показал пальцем на дерево.

— Смотри!

Над его головой, на ветке ипе, висел мешок. Леонсио поспешно вывернул его, а мои глаза жадно следили за его движениями. В мешке никаких алмазов не было.

— Серодио, — снова заговорил я, — где камни?

— Они надежно спрятаны на ранчо. Зачем бы я взял их сюда? Чтобы они попали в лапы индейцев или сборщиков каучука?

— Ты брешешь, как собака, Серодио. Вор добычу всегда при себе носит…

— Пусть Матурина скажет… Она знает.

Несколько раз я готов был всадить ему нож в сердце, как кабану. Тогда он принимался стонать, плакать и при этом не делал ни малейших попыток удрать. Он был большой хитрец и совсем не глупый парень и, видимо, решил, что таким образом скорее сможет выйти из создавшегося положения. Он выигрывал время, а быть может, надеялся на счастливый случай, который таким канальям, как он, всегда помогает в самую последнюю минуту. Вот он услышал, как я заскрежетал зубами, и снова начал умолять, повторяя одно и то же:

— Поверь мне! Твоей матерью, отцом, женой и детьми заклинаю, не убивай! Я отдам тебе твою долю, можешь взять и мою. Не хочешь? Не убивай меня! Опомнись! Ведь своими руками ты прольешь кровь брата, и нет такой воды, чтобы смыть ее. Не убивай меня! Я женюсь на твоей дочери… буду твоим рабом…

— Где камни?

— На ранчо остались. Пойдем туда, ты возьмешь их! Все возьмешь…

Я прикинул, ну убью я этого вора, а потом что? Не знаю, какое чувство испытывал я к этому мерзавцу, лежавшему подо мной, что думал Леонсио, с дрожащими руками и разинутым ртом стоявший рядом, что думала негритянка, лицо которой выражало презрение, смешанное с испугом!.. Не знаю. Во всяком случае, мною руководила не жалость. Жалость человек может испытывать, если у него все в порядке, несчастье ему не грозит, дела его идут хорошо, все дороги перед ним открыты, короче говоря, когда его звезда в зените. А в то время я сам нуждался в жалости — бог или дьявол должны были пожалеть меня, как они жалеют других! И разве я мог пожалеть это ничтожество? Нет, я не боялся отправить его в ад. Чего мне было бояться? Закона? В сертане законов не существует. Бога? В то время я его уже не боялся. Наверно, отчаяние, охватившее меня, не дало мне поднять на него руку. Что мне стоило убить этого подлеца? А зачем? Впрочем, не только отчаяние — я надеялся вернуть свое. В тех краях словам верят мало, а то и вовсе не верят, но я все же принял решение:

— Я свяжу тебе руки, и ты пойдешь впереди меня до самой Куиабы.

— Вяжи!

— Давай!..

— А знаешь, я обокрал тебя, потому что думал, что ты хочешь сделать то же. Но ты открыл мне глаза, я ошибся, прости. Прости ради твоей матери!

— Ничего не хочу слушать. Ну, дашь себя связать?

— Вяжи!

Я знаком приказал Леонсио помочь мне. Когда он понял, как я собираюсь мстить этому негодяю, он снял с пояса веревку, которую в сертане всегда носят рядом с ножом, и сказал мне:

— Сеньор Ловадеуш, если у вас духа не хватает убить его, дайте мне…

Мигом я скрутил Серодио руки, связал их за спиной и отдал конец веревки Леонсио, но тут Матурина бросилась на нас с раскрытым ножом Серодио.

— Держи! — крикнул я негру. — У тебя он не убежит!

— Ни за что, сеньор! Я и с быком справлюсь.

Матурина неслась, словно слепая, и мне ничего не стоило дать ей пинка в живот и столкнуть ее в лужу у берега речушки. Она проехалась на боку и, едва выбравшись из грязи, завопила:

— Ты меня убил, бандит!

Дело принимало серьезный оборот. Матурина бежала вверх по реке, туда, где я не мог ее догнать, и орала во все горло на своем наречии:

— Что, проклятый, камней захотел? На вот, посмотри! Вот они! Они у меня здесь!.. — и, нагнувшись, задрала юбку.