Когда воют волки

Каждую ночь Теотониу ставил капканы, и случалось, если бог того хотел, во всех была добыча. Время от времени попадались даже лисы, но если капкан защемлял только лапу, лиса уползала вместе с ним. Тогда Теотониу, продираясь сквозь заросли, отправлялся ее искать.

Но иные перегрызали себе лапы и, истекая кровью, уходили на болото; если они и выживали, то оставались хромыми на всю жизнь. Около Серра-Мильафриша водилась одна такая без задней ноги. Горцы заметили, что она была самая хитрая и громким лаем подавала знаки другим, словно учила их, как действовать в том или ином случае. Когда старику везло, лисам приходилось расплачиваться — они становились лучшей частью его добычи.

Обычно свою вылазку на зайцев старый Теотониу устраивал тайно. В морозные ночи, когда даже небо сковано холодом, зайцы покидают лежки в копнах ржи и болотах, где вода застыла, словно ковер, из которого там и сям торчат сухие папоротники и вялые хвощи. Шубка, которой наградил их господь, более шелковиста, чем одеяния самого папы римского, и защищает их от мороза и колючего снега, но зайцы прихотливы и не любят утруждать себя. Вместо того чтобы ворошить копны, они направляются прямо к межам и спускаются по ним в огороды или на старое кукурузное поле, где остается сколько угодно початков. За неимением лучшего зайцы едят все: ветки кустов, траву, дикий горох, щавель. Но предпочитают они галисийскую капусту. Чтобы добраться до побегов или до верхних листьев, которые всегда нежнее, зайцы грациозно становятся на задние лапки, словно кенгуру или дети, когда учатся ходить.

Теотониу был очень изобретателен. На зайцев он ставил латунные силки, бечевкой привязанные к камню. Заяц в поисках еды или просто, чтобы поразмяться, скачет по огороду или своей обычной тропинкой и вдруг оказывается в силках. Он всячески пытается вырваться, но петля затягивается все туже. Заяц в отчаянии бьется, катается по земле, визжит, предчувствуя конец. На рассвете Теотониу находит его уже выбившимся из сил, с обмякшими ушами, прекрасная шелковистая шкурка измята, будто подушка. Как приятно дрожащей рукой коснуться мохнатой заячьей шкурки красивого шафранного оттенка с ярко-белыми пятнами! Охота была запрещена, и Теотониу прятал добычу под плащ. В Аркабузаиш или Рошамбану он пробирался тайком, по тропам, известным ему одному. Не раз он едва не попадал в лапы сторожей и дозорных. Но какое-то шестое чувство — чувство лесного жителя — вовремя предупреждало его об опасности. Он знал, что о нем идет слава браконьера, который ставит капканы на кроликов, силки на зайцев, ловит куропаток в запрещенное время. Дозорам теперь помогали люди из Лесной охраны Серра-Мильафриша, и одним из самых усердных был Бруно. Он жил в лагере, менее чем в четверти часа ходьбы от Рошамбаны, и мог почти постоянно следить за Теотониу. Но старый Ловадеуш держался как ни в чем не бывало. Однако, чувствуя, что за ним следят, в свою очередь следил за охранником, который и не подозревал об этом; таким образом, пока ему все сходило с рук. Его верным помощником был Фарруско. Этот худой пес, все время дрожавший, как в лихорадке, и почему-то похожий на голодного, хотя всегда ел с хозяином, может быть только немного уставший, за целый километр чуял, что кто-то идет. Теотониу приучил его не лаять, а тихо рычать, чтобы не обнаруживать своего присутствия.