Когда воют волки

— То немногое, что я хочу сказать, относится только ко мне. Уж если зашла речь о моем прошлом, я хочу, чтобы уважаемый суд знал, кто я. О преступлении, которое я будто бы совершил, будет говорить сеньор доктор Ригоберто, известный адвокат и мой друг, который знает меня как свои пять пальцев, хотя я сам плохо знаю, какая рука у меня правая. А когда я покинул Португалию, я едва отличал буквы алфавита одну от другой. Там, за границей, где мне довелось пройти через тысячу мытарств, раз я хотел разбогатеть, а быть может, и из любопытства, я стал учиться. Я читал все книги, которые попадались мне на глаза, однако многие из них я не понимал. Я говорил со многими людьми, и каждый из них расхваливал свое учение; одни учения казались мне справедливыми, другие — запутанными. Приобретя некоторые знания, я стал задумываться над тем, что представляет собой окружающий меня мир и что такое я сам. Случилось так, что я стал последователем позитивистской церкви, ибо она лучше других объясняла моему непросвещенному разуму, для чего мы живем на земле и какой след останется после нашей столь быстро минувшей жизни.

Представитель министерства внутренних дел обменялся с судьей понимающим взглядом, видимо, речь Мануэла показалась ему длинной и не имеющей отношения к делу, поэтому он сказал:

— Хорошо, хорошо! Скажите, обвиняемый: верите ли вы в бессмертие души?

— Нет, сеньор.

— Значит, за хорошие поступки нет вознаграждения? А за плохие?

— Что такое хорошие поступки и что такое плохие? — вмешался Ригоберто. — Все поступки являются для меня хорошими, если я их сам совершаю или по крайней мере, когда я их совершаю. А плохие — это те, которые совершаются другими, — которые меня ущемляют и выгодны кому-то другому, а может, обществу. В таких ситуациях друзья и враги, видимо, меняются ролями. Так кто же прав? Где тот непогрешимый судья, который нас рассудит?

— Сеньор адвокат, я не допущу, чтобы вы делали столь недостойные намеки на мое министерство. Для меня добрые поступки те, которые соответствуют закону; плохие, которые нарушают его. Впрочем, это пустой разговор, и не с вами мне об этом говорить. Я полагал, что для нас, юристов, этические нормы одинаковы!

На лице Ригоберто промелькнула легкая пренебрежительная улыбка, не ускользнувшая от д-ра Соберано Переса; неожиданно, словно выстрел, раздался его вопрос:

— Подсудимый был когда-нибудь в Москве?

— Нет, сеньор.

— А знаете, где она?

— Да, сеньор.

— Слушаете Москву по радио?

— У нас в деревне нет электричества.

— Но Москву вы бы слушали с удовольствием?

— Как все станции мира: и Москву и Ватикан.

— Знаете, что такое коммунизм?

— Плохо.

— Это политическая система, отрицающая наш строй, основой которого являются бог, патриотизм, собственность и семья. Вы что-то хотите сказать?

Подсудимый молчал. Судья бросил на него торжествующий взгляд. Тогда д-р Ригоберто попросил слова.

— Что же еще может сказать вам этот простой и честный человек? Любое его высказывание дает вам повод запутать его в параграфах и статьях, в которых вы так хорошо разбираетесь. Вы всю свою жизнь только и делали, что упражнялись в искусстве полемики, а он натирал на руках мозоли. Я решительно возражаю против формы допроса, которой вы хотите сбить с толку моего подзащитного. Он находится здесь для того, чтобы ответить за свои действия, а не за то, что он сделал бы или не сделал в том или ином случае. Наше право еще со времен кардинала дона Энрике, короля и инквизитора, запрещает допрос, касающийся вероисповедания подсудимого.

Представитель министерства внутренних дел швырнул на стол папку, толстую, как могильная плита, и надменно заявил:

— Я считал, что подсудимому, против которого выдвигаются столь тяжелые обвинения, было бы выгодно откровенно рассказать о мотивах действий, в которых он обвиняется. Юстиция — это наука понимать, а понять — значит найти смягчающие вину обстоятельства; обоснуясь на них, суд сможет вынести мягкий приговор. Тот же, кто не дает проникнуть к себе в душу, является закоренелым преступником и представляет собой опасность для общества. С такими нечего церемониться. Вы, его защитник, находите, что я не должен заниматься личностью подсудимого, ну что ж, двинемся дальше. Подсудимый подозревается в том, что он привез из-за границы карабин. Многие слышали, как он хвастался, что хорошо вооружен. Правда, никто не видел этого карабина, но есть основания думать, что он передал оружие одному из тех безумцев, которые открыли огонь по отряду полицейских и на всю жизнь искалечили крупного ученого Лизуарте Штрейта да Фонсеку…