Когда воют волки

— Следовательно, вы знаете больше, чем может показаться, когда вы разыгрываете из себя простака… Прошу уважаемых судей принять к сведению мое замечание. Кто стрелял в инженера Лизуарте Штрейта да Фонсеку? Не знаете?

Подсудимый опустил голову.

— Не вы?

Рибелаш подскочил:

— Я был в трактире у Гниды, когда поднялся весь этот шум.

— В протоколах говорится другое. Но можно выяснить… Господин председатель, нельзя ли вызвать на одно из ближайших заседаний этого Гниду. Кстати, кто это?

— Гнида — это прозвище. Его зовут Жулиао Барнабе, он из Урру-ду-Анжу, — услужливо пояснил д-р Лабао, адвокат двух тамошних крестьян.

— Пожалуй, его можно вызвать, — согласился председатель д-р Отавио Роувиньо Эстронка Бритейрос, — он живет в округе Буса-до-Рей. Его показания представляются мне очень важными. Он может точно сказать, был ли подсудимый в тот день в его лавке.

— Нам известно, что вы сказали: один уже накрылся, — произнес представитель министерства внутренних дел, обращаясь к подсудимому.

— Если я это и сказал, то это относилось к игре. Мне не везло, мне пришлось заказать для моего кума три пинты вина. Как я мог иметь в виду сеньора инженера, если в Урру только вечером стало известно о том, что произошло в горах? Я умываю руки.

— Я прекрасно понимаю, что вы, как и Пилат, ничего другого не хотите. Но нет воды, которая может их отмыть…

— Можете не сомневаться, сеньор, они привыкли к навозу.

— Я говорю о крови. Свидетели правы. Сеньор председатель, я настаиваю на вызове Жулиао Барнабе, а пока прекращаю допрос подсудимого.

Один за другим Мануэл до Розарио, Жусто Родригиш, Жулио Накомба, Жоао до Алмагре, Жоаким Пирраса, или Писарра, Жозе Рела были допрошены в соответствии с буквой закона, с инквизиторским рвением и тщательностью. Министерство внутренних дел упорно старалось из этих неотесанных крестьян, как будто бы бестолковых, но хитрых, упрямых и, без преувеличения, способных провести самого дьявола, сделать коммунистов. Их слабой стороной было то, что о политических доктринах они знали куда меньше, чем о догме святой троицы.

Последним вызвали Жоао Ребордао. Его судили заочно, ибо он имел наглость удалиться за Атлантический океан, подобно вероотступникам, которые бежали в Голландию. Был ли он действительно главарем крестьян, которые, искренне заблуждаясь, подняли знамя борьбы за свои извечные права? Именно так ставил вопрос д-р Базилио да Эшперанса, глава лиги в Буса-до-Рей, взявшийся защищать Жоао, разумеется, за приличное вознаграждение. Семья Ребордао хотела избежать наказания, а с таким адвокатом имелись большие шансы на успех. Ведь его звали Эшперанса^[23] и он был выразителем воли крестьян и защитой невинных. Краснолицый, словно выструганный из досок вишневого дерева, он, помимо блестящего красноречия, обладал непререкаемым авторитетом. Это был замкнутый, неторопливый, но вспыльчивый человек. Друзья знали о его неизбывном сладострастии, жертвой которого становились многие служанки и экономки городка. Впрочем, если не считать этой мелочи, он был прекрасным главой семьи, отцом многих детей, трое из которых уже получали свои куски с государственного стола.

Конкурентом д-ра Эшперансы среди местных адвокатов, прочно стоящих на ногах, был д-р Лабао до Кармо, но у этого был другой стиль, он обычно отмалчивался и очень напоминал немого Демосфена. Он садился на краешек стула и с подобострастным восхищением, которое так и распирало его, кивал, поддакивая даже самым нелепым заявлениям судей; таким образом, он оказывал воздействие на ход дела. Это подобострастие в сочетании с наигранной сердечностью и симпатией, которую он всячески выражал судьям, создавали надежное укрытие для его подзащитных, спасавшее их от громов и молний, извергаемых юпитерами правосудия. Чтобы добиться такого эффекта, нужно было обладать незаурядными актерскими способностями, принадлежать к Националистической лиге и иметь дар правильно ориентироваться в обстановке. А у Лабао были все эти столь необходимые качества. Коротконогий, с лоснящимся лицом, тройным подбородком, хитрыми и веселыми глазками, толстыми губами, пузом, которое выпирало из-под пояса брюк и выставляло напоказ белую полоску кальсон, он был похож на ленивого изнеженного царька, ожиревшего от безделья, или на омерзительную жабу. Кажущаяся кротость позволяла д-ру Лабао делать всякого рода подлости, поскольку все ему верили и слишком поздно раскусывали его. Готовый оказать любую услугу властям, он был образцом судейской крысы, всем существом своим связанной с муниципальной автаркией. Сегодня он был с одними, завтра с другими. «Умеет жить», — восхищенно говорили о нем глупцы. Арестованные из Урру-ду-Анжу не могли найти себе лучшего защитника, хоть он во время процесса рта не раскрыл.