Когда воют волки

— Если я правильно понял, вы считаете, что главная ответственность за случившееся в первом секторе падает на войска?

— Понимайте, как хотите.

Снова наступила настороженная, зловещая тишина. Представитель министерства внутренних дел, розовый от удовольствия, потер руки и тягучим голосом произнес:

— Понятно. Еще один вопрос, только один, чтобы вам не показалось чрезмерным то старание, с которым я стремлюсь установить истину и служить социальному порядку. Если бы подсудимый Мануэл Ловадеуш правильно использовал свое влияние на местное население, то есть разъяснил бы, что горы принесут много больше пользы, если будут засажены лесом и переданы Лесной службе, чем если все останется по-старому, его послушали бы?

— Пожалуй.

— Пожалуй?! Мне приятно слышать это слово. «Пожалуй» в ваших устах, устах свидетеля защиты и человека сильного звучит как «наверняка».

— Наверняка было бы допустимо только предполагать это, если бы он был убежден, что намерения государства принесут пользу.

— Но разве не в этом заключается долг гражданина, уважающего законы и предначертания государства?

— Государство не непогрешимо. Государство прежде всего, если оно не превратилось в бандитскую шайку, это я. Я, индивидуум.

— А вы как бы себя вели на месте Ловадеуша?

— Вы много хотите знать.

— Извините, но я орудие истины.

— Это верно, но вам не следует быть отмычкой.

Снова наступила напряженная тишина. Злоба кипела в душе обоих.

— Так вы не желаете сказать, какую позицию вы заняли бы на его месте? Призывали бы к сопротивлению или стали бы вести двойную игру, как и поступил обвиняемый?

— Если бы я был королем, то и вел бы себя, как король. Но поскольку я не король, я не знаю, как бы я поступил.

— Я удовлетворен, — произнес судья, самодовольно улыбнувшись.

Такой исход грозил Фонталве неблагоприятным отзывом, направленным в Лесную службу, и занесением в списки неблагонадежных. Однако инженер спокойно относился к перспективе ухода со службы. Он не был богат, но от голода не умер бы. Фонталва покинул здание суда, где с прежним средневековым изуверством и усердием судьи продолжали допрос, силясь сделать из Мануэла Ловадеуша отпетого преступника.

ГЛАВА X

Шел восьмой день процесса, утром начались прения сторон. Ровно в десять часов господа судьи заняли свои места; председатель Роувиньо Эстронка Бритейрос был простужен сильнее обычного, а д-р Соберано Перес в своей великолепной мантии выглядел щеголеватым, как никогда. Защитники, занявшие скамью от одного конца до другого, были в черном. На д-ре Ригоберто Мендише лежала обязанность защищать арестованных из Аркабузаиш-да-Фе. Д-р Лабао был адвокатом крестьян из Урру-ду-Анжу, он последовательно держался своей тактики и весьма учтивой позой напоминал сборщика податей перед новоявленными Соломонами. Барнабе решил разгромить своих земляков, но так, чтобы не испортить с ними отношений, при полном взаимопонимании обеих сторон, если можно так выразиться. Известно, что Гнида только и мечтал о том, как бы закопать в землю себе подобного, но делал это так лицемерно, так хитро, с таким искусством, а порой настолько вживался в роль, что уходил из-под власти собственной подлости. Д-р Кориолано Арруда и д-р Арканжело Камарате дополняли комплект защитников крестьян Серра-Мильафриша, обвиняемых же по делу о гнилой треске, защищал молодой и порывистый адвокат из Марко, послушать которого пришли многие.

После того как в полной тишине была произведена перекличка, магистры и доктора права еще раз привычно оглядели людское стадо, которое должно повиноваться их посоху. Это был простой народ, на вид грубый, даже жалкий; некоторые обросли многодневной щетиной — требования приличия или чистоплотности для них не имели смысла; на печальных лицах — испуганные глаза рабочей скотины. Фабричные рабочие отличались от крестьян не столько выражением лиц, которое было таким же драматическим и угнетенным, сколько одеждой, галстуками, обувью, хотя все это было тоже далеко не лучшее.

Слово взял Илдебрандо Соберано Перес, помощник прокурора республики. После краткого изложения фактов он перешел к обвинению.