Когда воют волки

Обычно старик мало говорил с невесткой, только о самом необходимом, и редко кто их видел рядом.

— А почему бы не продать сначала лес? — предложила она.

Старик подумал, закрыв глаза, а затем сказал д-ру Ригоберто:

— Да, лес можно продать. Древесина сейчас в цене, по нынешним ценам за десяток сосен можно неплохо выручить.

— Я думаю, это лучше, — согласился адвокат. — Продавайте, а я подам в суд прошение об отсрочке.

От имени инженера Сесара Фонталвы, руководившего работами в южной части зоны, к Теотониу Ловадеушу снова обратились с просьбой разрешить брать в Рошамбане питьевую воду. Старик дал свое согласие. В тот же вечер пришел один из рабочих с осликом, у которого на спине было четыре кувшина. Потом рабочие каждый раз менялись, наверно, пока еще не назначили водовоза. Приходил даже Бруно Барнабе. Увидев его, старик проворчал:

— Ты нахален, но твоя подлость тебе боком выйдет. Я поклялся своей жизнью и не отступлю. Ты за все заплатишь сполна, пусть только случай подвернется!

Другой раз Теотониу заметил его, когда он подходил к дому с северной стороны. Жаиме, который не мог сдержать себя, подскочил к Бруно и стал требовать, чтобы он поворачивал назад, будто не знал, зачем явился сын Гниды.

Теотониу ничего не сказал внуку, но про себя пожалел, что упущен удобный случай поговорить начистоту с этим мерзавцем. Однако он насторожился, впрочем, последнее время это состояние не покидало его. Насторожился и Фарруско, который понял, что этот человек — враг, и оскалил зубы. Такой же несдержанный, как и Жаиме, он бросился однажды на Бруно, когда тот наполнял кувшины. Бруно дал ему пинка, и пес с воем отскочил. Старик был в хижине и наблюдал за этой сценой из окна, он едва сдержался, чтобы не закричать. Но пинок Бруно пошел на пользу, он сделал из Фарруско неподкупного и бдительного сторожа.

Между тем по всей зоне энергично велись работы по подъему целины. Сто рабочих рядом с Рошамбаной и еще столько же чуть подальше корчевали заросли, выжигали кустарник, прокладывали дороги, бульдозерами сравнивали холмы, по которым не могли пройти механические бороны. С восхода до заката беспрерывно раздавался адский грохот моторов, сотрясавший зимнюю тишину плато.

Старик прислушивался к этому шуму, и злоба переполняла его душу. Если бы он мог, он уничтожил бы все, что уже было сделано. Но руки были коротки. В нем говорил дух старого охотника, и в его мозгу один за другим возникали коварные планы, очень часто фантастические, о которых знали только звезды.

С недавних пор в машинах стали обнаруживать неисправности, которые, очевидно, были делом чьих-то рук. Как-то ночью у одного из тракторов взорвался мотор, было обнаружено, что под трактором кто-то разжег костер. Потом в бараке, где помещалась контора, возник пожар, и барак едва не сгорел дотла. Кто это делал? Как правило, страшным оружием злоумышленника был огонь. Неизвестный действовал под покровом ночи, неслышно, словно кобра, он поджигал то кучу хвороста, то стог сена и скрывался. Пожар обычно замечали только тогда, когда языки пламени вздымались высоко в небо. Спустя некоторое время стало ясно, что этим занимается не один человек. Тогда приказали спустить сторожевых псов, ибо войска, хотя в каждом секторе и было по группе из десяти человек, вооруженных автоматическими пистолетами, оказались неспособными пресечь эти вылазки, даже при поддержке лесников, смелых и выносливых, отлично знающих местность и повадки горцев. На некоторое время дерзкие диверсии прекратились. Однако потом один за другим доги стали дохнуть. Их хорошо кормили, но устоять перед соблазнительными пирожками бедные животные не могли. Охрану усилили, и все же несчастья приходили одно за другим. В Тойрегаше был убит один из злоумышленников; он получил пулю меж лопаток, когда убегал, приведя в негодность бульдозер. Все население деревень вышло хоронить убитого, снова раздавались крики: «Долой правительство! Долой воров! Серра-Мильафриш принадлежит нам!»

В секторе 2 дела шли более спокойно — то ли тамошние руководители работ не вели себя так вызывающе, то ли у жителей деревень, входящих в этот сектор, нервы были покрепче. Теотониу слушал, что говорили, наблюдал за тем, что происходило, и выдавливал сквозь зубы:

— У здешних горцев заячья душонка! Трусы!