Когда взрослеют сыновья

И обе женщины, перешептываясь, так низко склонились над саргасом, что их губы почти соприкасались, как у влюбленных.

Когда обед общими усилиями был готов, все эти яства понесли туда, где шла стройка. Там, на будущем дворе будущего дома, расстелили паласы, как скатерть-самобранку. А на ней возвышались целые горы угощенья на любой вкус: и пышные душистые ломти свежего, только что из печи хлеба, и зеленое, как майская трава, курзе из крапивы, и рассыпчатая, обильно политая маслом каша из кураги, и ярко-желтый, как солнце, хинкал из кукурузной муки, и медовое уркачу, приготовленное руками Хамиз, и в центре всего этого великолепия на огромном блюде вареная баранья голова.

Мужчины, поработавшие на славу, с жадностью набросились на еду.

— Дай-ка сюда баранью голову! Она так вкусно пахнет, что и мертвый проснется!

— Э, нет, это я заказывал, а тебе каша из кураги!

— Мало ли что заказывал! Не тому достается девушка, кто ее засватал, а тому, кто на ней женится.

И вот уже Магомед, самый старший за этим «столом», вытащил из-за голенища сапога нож: ему, как старшему, положено было разрезать и разделить между всеми это лакомое блюдо.

— Пусть стол этого дома всегда накрывается не беднее, чем сегодня! — торжественно произнес он и протянул первый кусок Алибулату как будущему хозяину дома. — Здесь тебе и кусочек глаза, чтобы ты всегда и везде был зорким, и кусочек уха, чтобы издалека слышал любой зов, и кусочек языка, чтобы мог ответить на этот зов. Пусть он шевелится только тогда, когда захочет говорить правду.

— Вай, Магомед! — не выдержала Умужат, желая поскорее выставить перед всеми таланты своей дочери. — Пока ты разделишь баранью голову, уркачу остынет. Как же тогда вытащишь ее из пиалы — она затвердеет, как стекло. Зря, что ли, старалась Хамиз, — и, сделав ударение на последней фразе, она взяла в руки пиалу и, воткнув чайную ложку в янтарную гущу, не без труда вытащила кусок, за которым вилась длинная спиральная нить.

И сразу сладко запахло летом, цветущим лугом, солнцем… И словно затрепетали над головами пчелиные крылышки.

— Вахбабай! — выкрикнул кто-то из мужчин. — И чего только не придумают женщины, чтобы лишний раз полакомиться медом!

— Пусть жизнь молодых в этом доме будет сладкой и ароматной! — вдруг громко сказала Патимат и, выхватив из рук ошеломленной Умужат ложку с уркачу, протянула ее Хамиз.

Это был выпад, явный и уже неприкрытый выпад против Умужат и Хамиз.

Патимат словно бы объявила всему аулу: «Как ни хитри, а мы-то все равно видим, что ты та самая куропатка, которая квохтаньем выдает свое гнездо».

Над «столом» воцарилась могильная тишина. Десятки глаз — сочувственных, осуждающих, насмешливых, завистливых, любопытных, да, прежде всего любопытных, — устремились на Умужат и Хамиз: как-то они теперь выкрутятся?

Хамиз вспыхнула, всхлипнула и, оттолкнув ложку, протянутую к самому ее рту, убежала…

Умужат так оторопела, что в первый момент не могла произнести ни слова. Но на помощь ей уже спешила Аминат: как-никак яд этой насмешки распространялся и на нее.

— Вай! — громко сказала она. — Я вижу, если мы думаем о себе только днем, то находятся люди, которые пекутся о нас и ночью. Ай-яй-яй, Патимат, зачем тебе нужно было вгонять девушку в краску! Ты сама мать, и у тебя дочери…

— Огонь в мешке с соломой не утаишь, — ничуть не смутившись, продолжала Патимат. — Хоть пройди от Магриба до Машрика, лучшей пары не сыскать!

— Вабабай! — вмешалась Умужат. Она наконец-то тоже обрела дар речи. — Мы еще и материю на бешмет не купили, а люди, оказывается, уже сшили и надели на наших детей. — И она, сузив глаза, проколола Патимат взглядом, говорившим: «Здесь не место для склок, но, запомни, я тебе этого не прощу».

Мужчины, оторопело следившие за этой женской перепалкой, смысл которой был им не совсем ясен, решили, что пора вмешаться и отвести разговор в другое русло.

— Гости дорогие, — раздался укоризненный бас Магомеда, кстати весьма недовольного тем, что его поэтическая речь была прервана, — мы сегодня закладываем фундамент нового дома… Пусть солнце никогда не уходит с его крыльца, пусть кинжал до поры до времени прячется в ножнах, пусть эта пора по возможности не наступит никогда, пусть…

Все снова повеселели, потянулись за кувшинами с бузой, за блюдами с хинком и мясом…

Байсунгур разрезал на кусочки бараньи кишки, фаршированные свежей печенкой, пропущенной через мясорубку и смешанной с мелко нарезанной картошкой и рисом. В ноздри ударил пряный дразнящий аромат тмина, перца, лаврового листа…

Пиршество было в полном разгаре.

IX БЕЛЫЙ ПЛАТОК НЕВЕСТЫ