Когда закончится война (СИ)

— А что с Анной Владимировной? — вдруг спрашивает он, обращаясь к Лиле. — Я краем уха слышал, что что-то ночью произошло с ней…

«Да ты же сам ее и убил!» — чуть не вырывается у меня. Но понимание того, что эти слова запросто подпишут и мне смертный приговор, молчу. Лишь отступаю еще на шаг от него.

— Убили ее, — отстраненно отвечает молодая женщина, не отрываясь от своего занятия — вынимания горшков из холодной печи. Вижу, что ей совсем не хочется размышлять на эту тему.

Незнакомец проносит ее слова мимо ушей. Его глаза встречаются с моими. И это действует на меня угнетающе. От его взгляда по спине бегут мурашки, и появляется желание сжаться в комок. Или убежать. Мне очень хочется прибегнуть к последнему методу, но я упорно не опускаю глаз.

Мы играем с ним в «гляделки» еще несколько секунд. Потом он совершенно неожиданно отводит взгляд, и я физически ощущаю, что стало легче дышать.

Стараясь, как можно быстрее покинуть комнату, делаю несколько шагов назад и тут же спотыкаюсь о прислоненную к стене кочергу. Проклиная все на свете, вскидываю руки, пытаясь удержаться в вертикальном положении, но ничего не помогает. Я уже лечу носом вперед, сбивая локти. Ну вот. Теперь еще и зеленку придется просить у Лили.

Стремительно поднимаюсь и почти бегом направляюсь к своей двери. Чувствую, что мое лицо постепенно принимает малиновый оттенок. От досады прикусываю губу, чтобы не выругаться слишком громко.

От моих мыслей меня отвлекает Тихон, который входит в сени. Он вытирает ноги о порог и, не разуваясь, проходит дальше.

— Тихон!

Наконец-то я смогу ему все рассказать! Наконец-то он подскажет мне, что делать дальше. Теперь мне уже все равно, объявит он меня виноватой или нет. Я же решила исправить свои ошибки?

— Чего тебе?

— Смотри…

Прикладываю палец к губам и тяну его за рукав рубашки на себя. Показываю ему пальцем в проем двери. Отсюда прекрасно видно, как незнакомый мужчина, стоя на коленях у печи, что-то объясняет Лиле, которая стоит с полотенцем наперевес и внимательно слушает его.

— Не понял.

— Этот тип с ними заодно, — шепчу я ему в самое ухо, приложив палец к губам и пытаясь дать ему понять, что следует говорить на тон тише.

— С кем?

Смотрю ему прямо в лицо и не понимаю, как же можно быть таким глупым.

— С фашистами.

Мальчишка смотрит на меня. Потом хмыкает. А потом и вовсе начинает уже откровенно хохотать.

— Ты чего? — ошарашенная его реакцией, спрашиваю я. Мне даже становится обидно.

— Ты это сейчас серьезно или снова шутишь? — отсмеявшись, интересуется Тихон, за что тут же получает ощутимый толчок в плечо.

Разворачиваюсь и, впечатывая каждый свой шаг в дощатый пол, иду к себе в комнату. Напоследок не забываю громко хлопнуть дверью, словно желая этим показать, что я права.

Сейчас мне нужно успокоиться. В таком рассерженном состоянии, в котором я сейчас нахожусь, нормально объяснить что-то Тихону я не в силах. В лучшем случае мы снова поругаемся. А я ведь собралась исправлять старые ошибки, а не делать новых.

***

Успокоиться быстро у меня не получается. Я хожу по комнате из угла в угол и ругаю себя за все на свете. Через несколько часов я начинаю чувствовать, что скоро перегреюсь.

Поколебавшись всего несколько секунд, принимаю решение выйти на воздух. Мне просто жизненно необходимо проветриться и хоть немного охладить свою разгоряченную голову.

Выхожу из дома, стараясь не сильно скрипеть дверью. По обыкновению присаживаюсь на верхнюю ступеньку и вдыхаю свежий воздух. Уже совсем стемнело, время приближается к одиннадцати. Деревья мрачными великанами возвышаются над маленькими домишками передо мной. В воздухе витает запах сирени и чего-то еще. Все вокруг серое, неприглядное на первый вид. Везде мне мерещатся какие-то смутные тени и силуэты. Кажется, что вот-вот откуда-то выскочит какое-то мифологическое существо вроде домового или лешего.

Вздрагиваю от резкого скрипа и тут же на плечах чувствую что-то тяжелое. Нащупываю руками накинутую кем-то мне на плечи куртку.

— Успокоилась? — спрашивает меня Тихон и присаживается рядом со мной. В его голосе я слышу насмешливые интонации, но подавляю в себе вновь вскипающую злость на него и даже улыбаюсь.

— Типа того, — уклончиво отвечаю я, кутаясь в широкую куртку.

Где-то вдалеке ухнула сова. От неожиданности вздрагиваю и невольно придвигаюсь ближе к мальчишке.

— Ты чего? — удивленно спрашивает он у меня.

Поднимаю на него взгляд. Его глаза в полумраке как-то странно блестят. Как у котов.

— А тут нет диких животных? — осторожно интересуюсь я, не желая, впрочем, признаваться себе в том, что испугалась.

— Нет, — вздохнув, отвечает мальчишка. — Вообще никаких животных не осталось. У бабы Нюты была коза. Тетка сегодня решила ее к нам забрать. Пропадет ведь животинка. А ее уже немцы себе присвоили.

Невольно меня передергивает. Только сейчас я поняла, что не так с Листеневкой, и почему она мне казалась полумертвой. На улице я за все проведенные мною здесь дни не встретила ни одну собаку и даже ни одного кота.