Когда запоет соловей

Моя кибитка, как всегда, ехала замыкающей, потому я не торопился слезать с крыши. Наша община была большой, и много времени прошло с того момента, как в движение пришел конец каравана. Пока мы еще не набрали ход, я с жалостью окинул взглядом лежащую в траве девушку. Бедняжка была совсем юной, ее хромота причиняла ей, верно, много страданий. Теперь еще и потеря брата, а то и двух… Во время этих печальных размышлений я вдруг заметил, что незнакомка пошевелилась и немного приподнялась. «Жива!» – обрадованно подумал я, но радость моя тут же исчезла, как только я увидел выражение растерянности и отчаяния на ее хорошеньком личике. Девушка с трудом привстала и что-то крикнула, но ее слова растворились в шуме движущегося каравана. Тогда она подхватила юбки и попыталась бежать за нами, но это ей плохо удавалось. Она кричала, махала руками, но единственное, что смогла, – поравняться с моей кибиткой.

Девушка попыталась зацепиться за гладкие стенки, но караван уже набрал почти полный ход. И тогда я решился – уж не знаю, что за указание свыше сошло на меня, но это решение стало отправной точкой в череде последующих удивительных событий.

Я пролез через окошко, распахнул дверь и подал девушке руку. Незнакомка, не раздумывая ни мгновения, тут же за нее ухватилась. Девушка оказалась нелегкой, несмотря на свой юный возраст и миниатюрный рост, но мне удалось затянуть ее в проем, а дальше она схватилась за косяк, оперлась на подножку и перевалилась внутрь. Я поскорее закрыл дверь, гадая, увидел ли Кейко, управлявший моей кибиткой, а что еще хуже – дэда, на какое сумасбродство я пошел.

В кибитке стоял полумрак. Мы оба молчали. Был слышен только скрип колес и стук копыт. Девушка шумно дышала, пытаясь прийти в себя после погони, а я старался рассмотреть ее. Пышные каштановые волосы были сложены в замысловатый узел на затылке, который, наверное, и смягчил удар дэды. Темные глаза поблескивали, глядя на меня с недоверием и опаской.

– Меня зовут Трегор, – прервал я наше молчание. – Трегор-дин.

– Зачем вы украли моего племянника? И куда теперь его везете? – выпалила девушка на одном дыхании.

Я немного поразмыслил и начал рассказывать.

* * *

Мы мчали без остановки всю ночь и следующий день – дэда пытался увезти малыша как можно дальше от места похищения. Наш караван объезжал все поселения, даже самые маленькие деревеньки, изменил направление с северного на юго-восточное и мчал, мчал, мчал малоизвестными дорогами, пока кони совсем не выдохлись и дальнейшая гонка не стала угрожать серьезными потерями.

Ночь прошла под проливным дождем, моя старая кибитка протекала то тут, то там. Нам с Маргарет пришлось забиться в единственный сухой угол, который, как вы понимаете, и был моим секретным местом за сундуками. Девушка всячески старалась отодвинуться от меня, но в тесноте это было почти невозможно. Выслушав мой сбивчивый рассказ о том, кто мы такие и почему похитили малыша, она не стала высказывать свой гнев, справедливо рассудив, что это бесполезно. Мы долго молчали в кромешной темноте. Постепенно меня начал одолевать сон. Под мерное покачивание кибитки, под стук дождя по деревянной крыше я погрузился в дремоту, периодически чувствуя, как головка девушки падает на мое плечо – совершенно вымотанная от переживаний, уснула и она.

Утром наша быстрая езда продолжалась – мы остановились лишь на несколько минут напоить коней. Я только успел накинуть на Маргарет старую рогожу, как Кейко, просидевший всю ночь под дождем, нетерпеливо забарабанил в дверь и велел мне сменить его, потирая красные глаза и зевая до хруста челюстей.

Несмотря на мои опасения, он не заметил девушку, лег на сундук и мгновенно захрапел. Я, ежась от утренней прохлады, продолжил путь уже в качестве возницы.

Дэда гнал и гнал вперед. Первую по-настоящему длительную стоянку он позволил нам только к вечеру. Мы остановились на лугу в каком-то глухом отдаленном месте, где даже близко не было ни одного села. Все с радостью стали вылезать из своих кибиток, не осмеливаясь роптать.

Вылез и украденный малыш. Его грязное личико было исполосовано следами от слез, он пошатывался от долгой дороги и едва не упал, когда ступил на траву. Нзари тут же взяла его под свою опеку.

– Ах ты, маленький бедный птенчик! Ты, верно, сильно устал и проголодался? – запричитала она. – Иди же сюда, к мамаше Нзари. Дай я вытру твое перепачканное лицо и угощу чем-то вкусненьким.

– Я хочу к маме! – крикнул сиплым от беспрерывного плача голоском малыш.

– Мама очень далеко сейчас, мой цыпленочек, – Нзари крепко стиснула его в своих объятиях и стала покачивать, успокаивая. – Ты встретишься с ней позже.

Я знал, что это была ложь, и волна негодования прошла по моему сердцу. Мне показалось, что не рыжий малыш сейчас качается у пышной груди Нзари, а я, пятилетний, которого когда-то тоже насильно забрали от матери и уговорами пытаются успокоить. Я вдруг почувствовал тяжелый мускусный запах, исходящий от Нзари, и вспомнил легкое покалывание ее шарфа, когда щекой касался ее плеча.