Когда же кончатся морозы

При заселении в застенке увидела фотокарточку. Чубатый, затянутый в гимнастёрку авдеевский сын улыбался сквозь вздёрнутые усы, картинно поставив ногу на скамеечку, на коленке – шашка. Безжалостно выдрала фотокарточку, сожгла в бане: по раздавленным тараканам не плачут.

В красном углу поставила напольные часы с боем. У койки в пышных белых как снег, кружевных подзорах (не удержалась, прихватила в доме попадьи) – раскидистый фикус, тоже из поповского дома. На резном шкафу – швейная машинка «Зингер». Так и заржавела – не было времени рукодельничать: всё по комиссиям да по съездам.

Снова среди ночи в сердцах Тоня резала мясо на деревянной кровяной доске, пихала в мясорубку. Да что за наказание: в самую глухую ночь будто по бошке тюкнут – весь сон вон.

Морозилка под завязку забита морожеными камешками пельменей. Если так дело пойдёт, надо бы застолбить второй холодильник – на аукционе арестованное имущество должников идёт за символическую цену.

Как бы порадовалась бабуся Феня, что внучка выбилась в люди. Любила, всегда самый сладкий кусочек – ей. Перед смертью попросила положить под гробовую подушечку газетный свёрток. Тоня развернула газетку: а там старинная фотокарточка, пошедшая пятнами серебряной желтизны. С трудом разобрала: чубатый паренёк в гимнастёрке, вздёрнув усы, улыбается, нога на скамеечке, на коленке шашка… Вот так вот. Любила бабуся авдеевского-то сына всю жизнь.

Тоня задумывается. Потом с удвоенной силой принимается за мясо. Куда тебе импортному блендеру – безжалостно уминает фарш в миске, переворачивает, шлёпает, пробует, сплёвывает, перчит, солит, снова мнёт.

Ошарашенный ночной прохожий замирает, видя в в ярко освещённом окне могучий силуэт женщины – в глухую полночь, в третьем часу ночи… От видения трясёт головой и, пошатываясь, бредёт по своим делам дальше.