Когда же мы встретимся?

— Как жаль! — сказал Егор. — Я в полночь уезжаю! К ней! Пойдемте куда-нибудь.

— Что с тобой, что? — забеспокоился Свербеев.

Егор вынул из кармана паспорт и конверт.

— Почитайте, Кирилл Борисович. Вам можно.

Свербеев только прочитал первые строчки, засунул листик в конверт и вернул.

— Еще один мужик пропал…

— Ага!

— Но так и быть: провожу. Я тебя не пущу одного! Я провожу! Боюсь за тебя, ты ничего сейчас не соображаешь.

— Кирилл Борисович… Вы ж мой хранитель. Извините. Могу я сказать сейчас тебе? Нет, могу? Я всегда вспоминаю, что там, у Жабьих Лавиц, живет наш добрый, гений… А-ах. Я приеду к вам. К тебе. Пропадаю! Прощайте! Я уезжаю, уезжаю!

Когда он проснулся и вышел из купе в коридор, его притянул к окну вид светлеющих влажных полей и холмов. За окном была Русь. «Проснуться раньше петухов, — подумал он, — и увидеть это! После Москвы-то!» Проводница спала, уткнувшись лицом в руки. Егор попросил чистый стакан, налил из титана холодной воды. Добрые эти северные проводницы: она подбавила ему, чаю, подала печенье, все безропотно, даже виновато. Он выпил и закурил. Да, за окном была дремлющая Русь; та зеленая, полевая, сама себе верная Русь. Из какой-то вот деревеньки и выбралась в Ярославль К. Егор думал о ней так, будто прожил с ней век, на самом же деле он ее совсем не знал, она помелькала в Херсоне, ослепила напоследок, и все часы их скомканных разговоров сомкнулись потом в один час надежды. И когда он увидел ее из окна на перроне, она предстала чуть неказистее той, которой он столько слов сказал этой ночью. Как будто кто-то предупреждал его, что ночью этой он будет дорожить, потому что много чистых, неумирающих мыслей пришло к нему, и он все как-то остро чувствовал: и то, что с юности любил отдаленные русские поля, и что почти десять лет он и его друзья ездили в Сибирь и назад, и дорога стала настоящей «Русью-тройкой» их молодости; и что в жизни несла его вперед только любовь, украшая, обманывая его душу; и что свята их мужская дружба; и что встреча его с К. никакая не измена, а рок, почти божье предопределение, подарок к его тридцатилетию. Что-то он мог преувеличивать, но какая разница — ему было хорошо. В юности он в таких случаях сочинял стихи, три-четыре за все время, теперь вспомнил чужие. «Есть что-то в ней, что красоты прекрасней, что говорит не с чувствами — с душой; есть что-то в ней над сердцем самовластней земной любви и прелести земной…» Но он еще не знал ее! Не знал, не знал и ехал к загадке, к женщине, прикрытой ореолом его нестареющей впечатлительности. Хотелось поскорее пристать к месту, вот-вот блеснет Волга, и хотелось, однако, замедлить ход поезда, попить еще холодного чаю — как раз набежали строчки письма к Дмитрию о вчерашнем пиршестве, и встрече с Свербеевым, и опять о том, что он, Егор, пропадает.

Все стало драгоценно, как в первый раз, как водится в начале любви. Так он давно не глядел на свою Наташу; так не ловил слова, не спрашивал; так не ощущал малость отпущенного времени; так не старался чем-нибудь угодить, послушаться в пустяке, отгадать неясное и так не мечтал никого обнять уже давно-давно. Снова надо было выглядеть красивым, ухоженным, даже сыграть ему вскорости хотелось как-то получше, значительней, чтобы она гордилась им.

— Куда же мы поедем? — спросил Егор.

— Есть маленькое местечко, Татищево. Возила я по всяким уголкам туристов, теперь повезу вас. А в Суздале вы были?

— Я там снимался. Два года назад.

— Почему же мы не встретились? — с грустной праздностью сказала К. — Я там столько раз бывала. Мне обычно отводили одноместный номер.

— Я был в феврале.

— Вы могли меня заметить в окружении туристов где-нибудь у Спасо-Евфимиевского монастыря. Или в трапезной. Как-то я приехала в конце сентября. Всю неделю шел дождь со снегом. Было такое счастливое одиночество, что те дни, сейчас думаю, и не повторятся. Мне грустно только без своего города. И теперь… без вас.

Они помолчали. Оба думали о том времени, которое прожили друг без друга. Теперь это казалось невероятным: как? почему?

— Вы говорите: как не встретились… — Егор достал сигареты. — Я теперь размышляю: что было бы, если бы я вас увидел… ну, допустим, в трамвае или ехал с вами в поезде, проходил мимо по улице?

— Вы бы не подошли ко мне?

— Ни за что. Я так не умею знакомиться. В общем, я сейчас не был бы с вами. Как вам это нравится?

— Такое невозможно.

— Почему же. Очень даже.

— Я бы нашла вас. Я знала, что мы встретимся. У меня сердце вещее.

Они гуляли по городу. Егор вел ее под руку, было неловко ему так идти, на них кто-нибудь да посматривал. Егор давно заметил по себе, что чужая любовь кажется со стороны чем-то банальным, непонятным, пустой тратой времени на ухаживания, на разговоры; думаешь, как это им не надоест тереться рука об руку, отчего это им так хорошо, это тебе может быть хорошо с кем-то, а этой парочке что взбрело? И в мыслях о чужой нежности и ласке копошится не только безразличие, но и усмешка. О чьей-то страсти, наслаждении противно думать, потому что страсть чужая. И только двое знают, как им сладко, все прощают, всем дорожат.