Когда же мы встретимся?

Они приехали в село, нашли столовую и присели пообедать за столик у низкого окошка. В столовой было пусто.

— Я должна была найти вас четыре года назад, — говорила К. — Я была лучше, чище, доверчивей. Последние две зимы много напутали, состарили меня. Теперь я не могу отдаваться счастью без оглядки и страха. Делаю первый шаг, а думаю о последнем.

— Вы не ждали от меня писем?

— Знаете, нет. Я приезжала поглядеть на вас. Простились… ну, не скажу, навсегда, мне, если честно, не хотелось навсегда, но я бы все равно была счастливой. Не сердитесь. И не хотела писать вам первой. Как знать: после прощания все могло перемениться, переместиться… Да вдруг письмо мое не радость, а принуждение. Подумаете, что я требую повторений. Я была счастлива и без надежд.

Где-то чуть слышно звучала пластинка, кто-то чужой просил, тосковал, прощался.

День был прохладный, с дождиком. Когда солнце выглянуло над лесом, они покинули столовую. Но идти было некуда. Кругом северная скорбная простота. Они вышли за село.

— Я, кажется, только раз была счастливой. Я поступила в институт и перед учебой поехала к бабушке. Поплыла на катере, а дальше лесом, пешком четыре километра. Темнело быстро, и я все наклонялась, вглядывалась, по дороге ли иду. Потом за деревьями огни, мой дом, окна настежь, застолье у бабушки. «Да кто ж это приехал! поглядите, и-их, моя красавица, умница, в институт сдала, господи-и, и волосья-то по спине развесила, и штаны-то на ней ребячьи, садись-ка…» Еще счастья не помню. Было когда-то весело, хорошо, но… Видно, я вас ждала…

— И не писали…

— Я тянула, боялась: раньше приду — раньше кончится…

Остаться в этом краю! С ней. Егор взял ее за руки. Поцелуи, близость — все потом, потом; сейчас было хорошо и так. Не надо спешить.

— А что вы подумали, когда я вам написала?

Егор молчал. Что он подумал! Ничего.

— Обыкновенное письмо. Хотя в письмах — вы замечали? — больше обмана, тайны, нежели в живом голосе, с глазу на глаз. «Приезжайте в наш город». Зачем же? Потом — как вы гадали на меня. Потом сон вам какой-то снился: весна, половодье, голубое небо и розовая вода. Вы проснулись и поняли — будет конверт, подписанный красными чернилами.

— Так и вышло.

— Писали это?

— Писала. И гадала на вас. У моей бабушки самая плохая масть — трефовая. Раз я гадала — около вас крутился какой-то молодой король и нес вам досаду. В дороге за вами тянулись больные карты. Выпала трефовая дама, не из вашего дома. Моих карт легло вам мало, но они есть. Несете вы их легко, думается — шутка, но не шутить лучше, с вами после гадания осталось еще шесть карт, среди них и моя.

— Я не верю картам. Все это чепуха!

— У вас взгляд легкий, быстрый, — вдруг сказала К. — Нравится вам здесь? Я хочу, чтобы вы надолго запомнили. А то будете меня проклинать: вот, тоже мне, завезла в дремучий край.

— Я неприхотливый, — сказал Егор.

— На удивление неприхотливый. Я сразу заметила.

— Вся жизнь в командировках, привык. Когда-то я о них только и мечтал. Да мало ли о чем мечтал я, Я ведь идиот, вы чувствуете?

— Таких я и…

— Тогда мне повезло. — Он засмеялся, накатывала на него волна болтовни. — Рассказать, как я мечтал? Рассказать? Пойдемте в село.

Опять полился дождик, и они побежали. В селе при-строились у стенки закрытого магазина, пожевали холодные пирожки. Из окна дома через дорогу на них глядела маленькая девочка.

— Знаете, кем я был? Я был всемирно известным актером, режиссером, композитором, певцом, сценаристом.

— А любят не за это.

— Я ж не знал, за что любят. Я покорил своим искусством сперва свой народ, потом все остальные. Хах-ха! Послушайте, это и забавно и грустно. И создал я такие фильмы, пальчики оближешь. Зрители рыдали, интеллигенция меня носила на руках, потому что никто до меня не сказал о ней так, как надо бы. Тонкие разговоры, музыка, любовь — ну! Я восславил прежде всего интеллигенцию. Как восславил! Деда своего, Александра, я, конечно, тоже снял. Всех покоряла потрясающе верная интонация — между прочим, в ней все искусство! — живость, разнообразие жестов, историческая правда — ну-у, искусство пошло за мной, «веди, веди нас, мы тебя долго ждали!» — кричали мне. И я повел. Я молотил по пять фильмов в год да еще успевал сниматься в Голливуде, в Италии, во Франции. Вообще я и из-за границы не вылазил, а дома жил то в Кривощекове, то в Москве, то в монастырях. Запрусь один в пустой монастырь и сижу! Картины пишу. Обаяние — чудовищное, всех дам и мужиков с ног валило. Честное слово. Во жилось! Это не наш автобус прошел?

— Нет, я скажу.