Когда же мы встретимся?

Сколько о дружбе! «Где ты? что с тобой?» — постоянно: и в девятнадцать, и в двадцать пять лет, и в тридцать. И так же, как все, искал Егор поддержку в изречениях. «Талант ничто; главное: величие нравственное» (В. А. Жуковский). Это он выписывал на последнем курсе, без нее, они тогда растерялись, за ней ухаживал инженер, и чуть было она не сдалась. Вот еще, через год, слова Саади о возрасте и творчестве. Сторонняя мудрость вселяла надежды: все и у тебя будет именно так. Вот заклинание самому себе: «Не надо тщеславия, выше головы не прыгнешь, но совсем не прыгнуть, похоронить свои силы, тихонько шкандылять до старости из-за зарплаты — скучно. Лучше надорваться, чем не пытаться вовсе. Ведь наше не комар на хвосте притащил». Наташа позабыла: до замужества она благословляла Егора на прекрасные сумасбродства, — он такой вот, беспокойный, ни на кого не похожий; потом она сдерживала его и подшучивала над ним. Немножко обидно было читать то грустное, что писал он в годы жизни с ней:

«Устал, все до феньки. Тупею не по дням, а по часам. Жизнь кипит, я зашиваюсь. Как дальше будет, так и ладно, слова ничего не изменят. Уехать бы из Москвы!»

Всегда думала Наташа, будто хорошо изучила своего мужа. Ан нет! Знала его так, по-домашнему, ценила его способности, верила в его везучесть, но во всесилии быта трудно соглашаться, что мужу дано свыше и целебно еще что-то — кроме дома. Когда он ухаживал, она разгадывала его всякий день; а теперь — уже пять лет — он был весь-весь ясен ей: муж. Если он грустил и молчал по целым дням, то что она должна была отгадать? Значит, дуется за что-то. В дневнике ни слова о ссорах. Зато есть дни, описанные им так, что только она могла воскресить, где они проводили время и как утешались. Тут Наташа огорчалась: мало, оказывается, можно насчитать таких дней! Сердилась: ездит, ездит, а она душит свое чувство наедине.

Кое-где между страниц слиплись листочки писем от друзей и знакомых, он не все письма читал ей вслух.

Она разворачивала то одно, то другое.

Свербеев:

«Уже падают листья, тучи хмурые почти по земле плывут, а я с рюкзаком разъезжаю по земле псковской. Не заметил, как улетели грачи. Говорят, псковские грачи зимуют в Париже. Занятость моя велика. Удивляюсь, откуда силы берутся. Как и прежде, меня приводят в восторг творения рук человеческих, не устаю любоваться ими. Диво дивное. Встречались церкви, где и надгробные плиты сохранились. В иных усыпальницах, как и водится, все расковыряно кладоискателями. Стараемся, работаем, описываем как можно обстоятельней. Иной раз в день по 20 верст шагали, меряли, снимали, описывали, а утром ранним снова в путь. Часто вас вспоминали, «изборцев», во владениях Строгановых, в Дорогинях, вы там бывали. Я все еще надеюсь, что вы приедете. Уже обмерил «талии» церквей: Успения с Парома и Воскресения со Стадища, двух часовен на реке Великой. Обследовал и описал в Бельском Устье громадину — вотчинский храм Успенский. Да еще могилу князя Гагарина нашел… Он моего деда защищал от гнева царского. Правда, приезжайте. В Наумове на Житицком озере посетим усадьбу, где жила мать Мусоргского. Оттуда вся Русь видна! В псковском кремле готовим открытие мемориала в честь победы Александра Невского. Еще не скоро. Приезжайте! Мы так заметно стареем. Здесь все будут вам рады. Наташе привет. Когда же мы встретимся?! Жабьи Лавицы. К. С.»