Когда же мы встретимся?

По улице центральной не прекращали идти люди. Вон кто-то смеется, вон двое несут ребенка. А у нее одни неприятности. Из месяца в месяц, из месяца в месяц. Она стояла и самыми последними словами доказывала, какой он плохой. Наедине столько неотразимых слов выручало ее! Она убивала его логикой и правдой. Сейчас он стукнет дверью, опять пустота, тоска, пропасть. Нет, она ему выскажет. Он ее обманул — за что так? Почему ее? Бегал за ней по пятам, читал ей стихи, носил подарки. Бывало, маленького опоздания хватало, чтобы он мучился и искал ее повсюду, звонил подругам, ревновал. Когда же она летала в Москву на экзамены, он слал ей телеграммы и вдруг вызывал ее вниз в общежитие. Теперь он болтал друзьям: «Жена не шанежка — один не съешь».

— Ты испортил мне жизнь, — встретила она его у двери, он шел с кухни и вытирал губы.

— Сама ты себе испортила.

— Ка-ак это?

— А так.

— Нет, ты объясни мне! — схватила она его за руку. — Скажи, чем я испортила? — выкрикнула она и заплакала.

— Если бы тебе было стыдно, ты б не простила мне, — сказал муж зло и спокойно.

— Какой же ты негодяй… — отступила Лиля. — Как ты можешь? Что я тебе плохого сделала? за что ты издеваешься надо мной? У тебя есть хоть капля совести, чести, ну, ну не знаю чего? А-а… — простонала она и скосила голову.

«Садист… — думалось ей. — Ему легче, когда я плачу».

— Ты подумал хоть, прежде чем сказать такое?

— И думать нечего, — Владислав избегал ее, Лиля ходила за ним по квартире. — Ты знала, на что шла.

— На что?

— На то.

— На что-о? — крикнула она. Теперь она уже добивала себя сама и словно летела в пламя, чтобы сгореть. Она понимала, что муж, как и прежде, ничего ей хорошего не скажет, но и прекратить на этом не могла.

— Потише, — сказал он. — Что ты за мной ходишь? Мне пора одеваться на репетицию.

— На что я шла?

— Отстань.

— Скажи, скажи, скажи-и!

— Знаешь.

— Ну скажи, — уже сдавалась она, уже смирялась, только бы сказал ей, может, она забыла, может, тут-то и будет конец всему. Она стремилась к концу. И боялась. — Скажи, скажи!

Он притянул ее рукой к себе, она вырвалась. Глаза его влажно блестели, но ласки в них не было.

— Скажешь?

— Иди-ка поближе.

Лиля растерялась. Отказаться подойти — значит потерять последнюю надежду на разговор, который она затеяла, последний разговор, как она решила после встречи с Дмитрием на автостанции. Сдаться? Но сколько можно? Уже было, было похожее.

— Иди?

— Скажи!

— Да хватит тебе, заладила. Я ляпнул, а ты… — Ради минуты удовольствия он лгал ей.

— Я же тебе не нужна. Ты же любишь чужие перины. Зачем же лезешь ко мне?

— Ты лучше.

— Тебе бы не такую женщину надо. Москвичку бы тебе. Муж диссертацию пишет, ребенка в сад везет, из сада, стирает, варит, а она к часу ночи со свидания возвращается. Тогда бы ты ценил что-нибудь.

— Что ты там можешь знать о москвичках. Кроме ГУМа ничего не видела там.

— В ГУМ-то я и не хожу.

— Москвички, москвички. Молчала бы.

— Я всегда у тебя молчу.

— Вот и помолчи еще, я тебя не слушаю.

— Слушай других.

— Других с удовольствием.

— Официанток, продавщиц! — Лиля стояла напротив большого зеркала, лицо ее горело, она была сейчас так красива, что ее пожелал бы самый лучший. И было обидно, что красота ее унижена. — Хоть бы одна порядочная, хоть бы одна!

— Одна — это ты…

Она смолкла, слова пропали.

— Как ты опустился… На кого ты похож?

— Я всегда таким был. Я был еще хуже.

— Неправда.

— Кончим, кончим. Знала! Знала, голубушка, на что шла! С кем легла, с тем и проснулась. Чего ты пристаешь ко мне? Я же сказал: ты знала, на что шла.

У Лили тряслись руки.

— На что, на что-о?

— Хватит, говорю.

— Ты таким не был.

— Хва-атит. Не нравится — пожалуйся Диме, он тебе пара.

— А он-то при чем? — испугалась Лиля. — Чем он тебе помешал?

— Вот с такими недоделанными тебе и жить.

— Что он тебе сделал плохого?

— Потише, потише.

— Я не могу тише. Я извелась вся. С тобой. Ты не даешь мне слова сказать. Неужели только потому, что я с тобой живу, я не имею права на обыкновенное сочувствие. Я прошу поговорить со мной.

— О чем говорить? Не так? Я тебя не держу. Помочь открыть дверь? М-м? Лиля?

Она в отчаянии села на телефонный столик.

За окном, все лил дождь. Владислав ушел на репетицию. А что ей делать? К подругам? Писать матери в Анапу?

«Размалеванную бы ему куклу, — думала Лиля, — с мужским характером… Чтобы рычала, орала… Что они: мужики у них голодные, запущенные. Только спать да шататься. Утром кофе, в обед бульончик, вечером опять кофе. Такую бы ему. Боже, как не повезло! И за что мне, за что? Сидят куклы, во всем на свете разбираются, курят, курят. А в квартирах погром, сидя-ят… Такие ему нравятся. Без них солнце не взойдет, если они не будут шляться по городу. Да что он ценит! Что этот человек может ценить? Господи, и за что мне? И как я согласилась? Обманул. Ди-има… — позвала она всей душой. — Дима! Почему ты там живешь? Хочу быть с тобой…»

К обеду она вышла на улицу и сразу попала на Ваню.

— Что, Лилечка? — спросил он. — Свободное время?

— Да-а… свободное.