Когда же мы встретимся?

«Кто во время сессии не отработает двадцать часов на стройке нового общежития, не получит летнюю стипендию».

Объявление на доске у ящичка с письмами висело всю весну и устарело. Егор честно оттаскал к машине строительный мусор, и красные строчки с подписью декана никому теперь не угрожали, а лишь напоминали, что это было и кончилось в московской жизни Егора навсегда. Не надо спешить на Мещанскую к трамваю, перескакивать лесенки в студии, городить декорации дипломного спектакля и последний раз поджидать режиссера, чтобы дотолковать свое понимание образа. Страсти, сомнения, маленькие радости пролетели, стало на душе легко и свободно. И как-то пусто.

В комнате на койке Егора кто-то спал. Егор сдернув одеяло и выругался: калачиком, заложив волосатые руки между колен, лежал на чистой, застланной днем постели комик Мисаил.

— Не подходите! буду стрелять! Я на стройке отработал!

С самой зимы его не было здесь; порою скучалось по его пустой брехне и ужимкам, но в эту ночь он никак не был нужен. Усвоил же Мисаил за четыре года одно: все его прогонят, обманут, а Егор позлится, но вытерпит.

— Поклянитесь, что вы мне рады, тогда освобожу плацкартное место. Почему нет верхней полки, актеру надо учиться падать.

— Это что за скотина! — ругался Егор. — Хам, как ты мог забраться своим грязным телом в мою постель?

— Это не я, — не открывая глаз, отвечал Мисаил. — Это богиня Гера превратилась в меня, чтобы изменить Зевсу. Мифологии не знают. И я чист. Я перед этим долго терся сапожной щеткой. Здравствуй, рожа!

Он вскочил и с ужасом в глазах, с тем ужасом, который никого не пугал, медленно подступался к Дмитрию, волоча вывернутую, под хромого, ногу. В то же мгновение лицо его переменилось, он по-стариковски потянулся приветствовать вернувшегося издалека блудного сына. Комик!

А что ему оставалось?

— Не бойся, Димок, подойди. Ты такой же трезвый, как и твой друг, который, клянусь всеми потрохами, говорил в твое отсутствие много неприличного о тебе, клянусь всеми святыми угодниками и портретами …киноактеров. Мне очень приятно, что вы вовремя потеряли невинность — это самое главное в теперешней жизни. Дайте ладони. У Егора линия секса оформилась четко еще три года назад, когда Лиза возила его в подмосковную деревню. А у тебя? Ты тоже любишь села и дымок спаленной жнивы? Дай руку, не буду же я гадать по твоей воловьей шее? Господи, и он меня забыл!

— Мисаил… — Егор не собирался шутить.

— Ты хочешь что-то промычать? Позволь, тогда я сяду как будто в зале и с удовольствием похлопаю всякой глупости. А что это у тебя с глазами?

— Что?!

— Ну-ка, ну-ка, — нахмурился Мисаил, как врач. — Ага. Такое впечатление, что ты всю ночь бегал по краю помойки.

В тихом сонном общежитии вспоролся хохот.

— Светлая выросла молодежь, — сказал Мисаил. — Ты еще не выкалываешь на спине имена женщин? Ужас. Не находите, что я очень изменился? Уже нет во мне той скабрезности, верно? Уже я…

— Что, Димок? — сказал Егор. — Попьем чайку да заснем часиков до девяти? Мисаил, на нас не рассчитывай. Это тебе не семь лет назад. Все прошло, начинаем новую жизнь.

— Ну правильно. Если жизни не было, пора ее начать. Пора тебе спать с теми женщинами, от которых будет зависеть твоя карьера.

— Чай густой любишь?

— По характеру. Слабый. Что хотите, а я вас люблю. Я зашел попрощаться с тобой, Егор. После тетушки ты мне ближе всех. Она недавно скончалась, и я каждый день покупаю «Известия»: не ищет ли эта горбатая ведьма меня с того света через Инюрколлегию? Господи, напомни ей, курве, что я таскал боярскую шубу только на съемках. Тебя берет Ямщиков на роль князя? Съемки в Изборске? Я попрошусь в массовку. Когда помреж кричит в рупор: «Еще разок побежали! назад! кричите «ура!», ловите и терзайте его!» — и ты бежишь, проклиная и режиссера, и помощника, и героя-любовника, и так тысячу раз в год, то кто ж будет думать, что искусство не профанация? Ты карьеру начнешь князем, а кончишь холопом. Я выступаю сегодня в роли Кассандры. Я гадаю нутром, можешь положить руку на мой живот. Ты хочешь спать, бедняжка, я тебе осто… за четыре года, но ведь ты слабохарактерный, как и я, и не прогонишь меня. Я приеду в Изборск, но эта наша московская жизнь, когда я приходил к вам в общежитие и устраивал театр, какого нет нигде, кончится навсегда. Не лыбься, морда, я тебя ценю и люблю за то, что из всех моих учеников ты был самый бездарный. Ты никогда не станешь большим актером, потому что очень хороший человек. Я знаю, вы слушали Панина, Ямщикова. За них не волнуйся. Они не пропадут. Пусть каждый из них кажется тебе милым и приятным, но знай: они сроду не жили и не будут жить так, как ты. Сколько греческих масок они переменили?

— Мисаил, не переходи на личности.

— Упаси меня боже! Их нет. Одна игра. Я играю всегда, но кто трепанется, что я играю? Я живу! У меня такое горе.

— Извини, какое?

— Я потерял шнурок от ботинка.

— У-у, Мисаил! Ты разложился совсем.