Когда жизнь на виду

— В работе-то вся и прелесть, — он жует папироску, жертвенник, вроде как родственная душа. — Когда у тебя появится много свободного времени, ты поймешь, что боролся ты не за это.

— Сколько я ни знал семейных людей, ни одного еще свободное время не измучило.

— Семья — семьей, но этого мало.

— А что ты еще хочешь?

— Мужчине нужно дело.

Я почти понимаю его, но не совсем.

— А чем ты сейчас занимаешься на работе? — интересуюсь я.

— Пишу инструкции.

— А для чего?

— Так надо, — он долго, до слез зевает. — Наверно.

— «Походы, книги, литературные общества…» При твоей былой предприимчивости такое отсутствие всякого интереса более чем странно.

— Ничего странного. Обычное познание собственных границ. Молодые годы — фонтан иллюзий и миражей. Теперь их у меня нет совсем.

Человек он, конечно, опытный и много повидавший, как каменный истукан на пустынных островах. Правда, у меня сложилось мнение, что заядлыми пьяницами становятся обычно люди, которые в прошлом были абсолютными трезвенниками. Борьба и единство крайностей.

— Интерес, брат, его кормить надо, — Григорий Филиппович, кажется, просыпается. — А пока что использую я сам себя на пятьдесят процентов.

— То есть?

— Вот сижу на работе и знаю, что мог бы сделать в два раза больше. Только никто этого не требует. Все, что нужно, я делаю, и все довольны.

— Реализовать свои способности тоже, говорят, не просто, — вставляю я.

— Дело не в этом. Для выявления способностей нужны условия. Чтобы расти как инженеру, нужна сложная техника, чтобы раздвигать масштабы работы, нужно двигаться по служебной лестнице, — Григорий Филиппович даже оживился. — Сложной и меняющейся техники у нас нет, а служебная лестница заранее размечена. Через двадцать лет я буду старшим инженером, через тридцать лет — замом и так далее.

— А ты увольняйся, ищи работу с перспективой.

— Не могу: очередь на квартиру скоро подойдет.

— Ну потом уволишься, как получишь.

— Квартира-то ведомственная, уволишься — отберут. — Интерес к беседе у соседа начал медленно затухать. Мне становится не по себе.

— Тогда начни работать, как вол.

Он, как конь, размахивает головой.

— Я что, лучше всех? Ты хочешь, чтобы я всех друзей потерял?

— Ну… тогда напейся до состояния мешка.

— Тоже не могу, — Григорий Филиппович вздыхает. — Жена развод даст, это ей раз плюнуть.

— Вот что. Живи тогда женой, ходи на рыбалку, купи машину…

— Это все развлечения, а мужчине надо дело, — он щупает себя за нос, — дело надо.

Круг замкнулся. Мне становится грустно. Я мысленно стараюсь отпихнуть от себя всю эту свору проблем. Ведь, если рассудить формально, я, учась, борюсь за то, что имеет он. Я не знаю производства, а вот такие «просветители» прямо по рукам бьют. И безысходность-то у него какая-то липкая, достоверная. В конце концов, получается так, что каждый имеет то, что он заслуживает. Какой, однако, вечер испорчен. Я закуриваю.

— Вообще-то говоря, Григорий Филиппович, я хотел бы от тебя услышать не это. Дело, о котором ты мечтаешь, — это, по-моему, удел молодых.

— То есть?

— Мы этим летом работали в тайге: валили лес, строили. Так вот, кто помоложе, тот шел пилить и таскать сосну. Причем каждый норовил за комель ухватиться. За день натаскаешься — руки, ноги гудят, зато куча леса до небес. Удовлетворение полнейшее, потому что результаты труда — вот они, только глаза подними. А вот опалубку под бетон у нас делали ребята постарше, те, что пришли в институт после армии. Молодежь на эту работу не загонишь — сложно, ответственно, терпение требуется. А те, что постарше, — они понимали, что это нужно делать, и делали. И удовольствие от работы у них было другого рода.

— Ты что, считаешь, что мой подход к делу незрелый?

— Так получается. Должно же быть в деле еще что-то, кроме престижности…

— Зарплата.

— …скажем — красота.

— Какая красота?

— Красота дела — это точность, широкий захват, качество, я бы сказал — скрупулезность, исчерпанность, четкость…

— Ну-у, наговорил. Ты просто теоретик и не знаешь жизни, — подытоживает Григорий Филиппович. — Кстати, жить только женщиной нельзя. Она сама тебе это не позволит. Смешные они все — бабы.

— В чем?

— В принципах, в начинаниях, в желаниях. — Он некоторое время молчит. Потом снова закуривает. — Извечная и недосягаемая мечта всех мужчин — любить женщину без оглядки. И большая глупость. Хотелось бы, конечно, в лице женщины видеть существо, которому можно доверить все, включая тонкие душевные места, и погреться этим доверием. Однако впоследствии почему-то оказывается, что она тебя и любила-то за то, что не подозревала о существовании этих самых тонких мест. Смешно.

Я вдруг слышу шаги, вижу приближающуюся Татьяну и, неожиданно для себя, встаю. Потом соображаю, что это зря, но делать уже ничего не остается, и я прощаюсь с Григорием Филипповичем. Тот поглядывает на меня с каким-то отвратительным пониманием.

— Зашла сегодня в гости к девчонкам в общежитие, — щебечет Таня сзади меня, — у них так весело. Маша Кузнецова, да я тебе о ней рассказывала…

Мы идем через двор, я угрюмо молчу. Закрыв на щеколду дверь, мы проходим в свою пристройку.