Когда журналисты были свободны

В небольшой студии находились две команды знатоков. Шесть человек стояли в круге, еще шесть – за ними. Первые – спиной ко вторым. И по команде первые начинали падать назад – ни за что не хватаясь, словно теряли сознание. А вторые ловили их – и возвращали в вертикальное положение.

Сегодня это упражнение «на чувство локтя» известно, пожалуй, каждому первокурснику психологического факультета. Тогда оно и правда казалось сектантски-невероятным.

– Работаем с психологами, – Ворошилов подошел ко мне, кивнул на незнакомого мужчину «научной наружности». – Воспитываем доверие человека к команде.

– Дайте и я упаду, – сам не понял, как это сказал.

– Пожалуйста. – Ворошилов пожал плечами.

Было страшно. Ровно в тот момент, когда я начал падать, мозг пронзила мысль: я же начальник! У нас же начальство никогда не любят! Кто ж меня ловить-то будет?

Поймали. Это было колоссальное ощущение свежести. Будто я прыгнул с моста на Манхэттене.

Говорят, Моцарт сочинял свои гениальные произведения по наитию. Ворошилов – другой. Он гений, но гений думающий. Его мозг не останавливал свою работу ни на минуту. Он анализировал варианты, искал возможности, просчитывал вероятности. Кому в середине 70-х годов могла прийти в голову идея позвать психологов для того, чтобы сплотить команды знатоков? Игра «Зарница» – вот наш вариант сплочения!

Ворошилову повезло с телевидением. Он нашел ту сферу, где его талант смог раскрыться в полной мере. К счастливому сочетанию таланта, чего-то от Бога, профессионализма, умения сосредоточиться в своем одиночестве и раскрепостить воображение он добавил понимание телевидения – чуда, которое он в то же время мог лепить по собственному воображению…

Однажды мы с Ворошиловым обсуждали теорию ноосферы Владимира Вернадского. По мнению ученого, в ноосфере собираются все эмоции, все энергетические поля, которые существуют в человечестве, всё плохое и всё хорошее – там. Если очень сильно упрощать, вся энергия человеческих душ – в ноосфере. Ворошилов понимал, что она существует, чувствовал ее. И чувствовал, что она каким-то образом связана с телевидением. Что телевидение влияет на ноосферу благодаря своей электронной природе. Сама природа распространения телевидения – пронизывание всего и вся – это не просто так, это какая-то высшая сила. И он чувствовал себя хозяином этого. Он осознавал, что может на это влиять. Конечно, Наташа Стеценко могла ему сшить черную шапочку с буквой «М», и он бы мог очень хорошо в ней смотреться в черной своей комнате. Он был мастер. Настоящий мастер – в воландовском смысле этого слова. Да, в нем была и дьявольщина тоже. Дьявольщина, которая состояла в том, что он мог иногда так вспыхнуть очами, что мало не покажется. Что ты понимаешь: в этот момент лучше с ним не связываться. Или что ты можешь его потерять навсегда. А мне не хотелось его терять.

Уже с первого выпуска «Что? Где? Когда?» я понимал: это бомба. Понимала и вся молодежная редакция. Да вся страна понимала – кажется, выпуски игр не интересовали только грудных младенцев. А вот в руководстве к передаче относились неоднозначно.

Лапин несколько раз при мне хватался за голову:

– Боже мой, они же там ничего не понимают! Они же ничего не знают, ни-че-го! Какой уровень образования у современной молодежи?! Мы что показываем стране? Мы стране показываем убожество нашей студенческой молодежи! Убожество полное!

Но я видел: программу он не закроет. При всем его брюзжании – он тоже любит «Что? Где? Когда?».

Вообще, Лапин – сложная фигура. Он казался чиновником, застегнутым на все пуговицы, закрытым щитом партийных циркуляров. На самом деле человек этот был далеко не прост.

У него дома хранилась коллекция джазовой музыки. Его образованность и эрудиция позволяли ему хвататься за голову при ответах знатоков – потому что он-то зачастую правильные ответы давал сразу после оглашения вопроса. Но при этом он и окружающих зачастую оценивал через призму «эрудит/не эрудит».

Меня он очень долго в упор не замечал. Считал меня «мальчиком из Средней Азии», да еще и из ЦК комсомола. А как из Средней Азии и из ЦК комсомола может появиться что-то достойное его внимания?

Лишь через несколько лет после моего назначения мы с ним вместе поехали в Балаково на встречу с избирателями. В купе было тихо и сумрачно, и он, ни к кому не обращаясь, прочитал строчку из Пастернака: «Пью горечь тубероз, небес осенних горечь…»

– «Пью горечь вечеров, ночей и людных сборищ, рыдающей строфы сырую горечь пью…» – рефлекторно подхватил я… И он вдруг увидел во мне человека.

И что-то прочитал из Ахматовой. А я продолжил.

И что-то прочитал из Цветаевой. А я продолжил…

И он вдруг начал со мной разговаривать – как с человеком, достойным уважения. Еще пять минут назад он меня воспринимал как штафирку какого-то, и вдруг – такая перемена. В умении чувствовать людей Лапину, конечно, было очень далеко до Мамедова. А в умении творить – до Ворошилова.

Когда вышел первый выпуск «Что? Где? Когда?», я понял, что – вот, Ворошилов нашел свою идеальную форму. И он тоже понял, что нашел.