Когда журналисты были свободны

Идея этой программы родилась у Александра Маслякова и Андрея Меньшикова. Масляков придумал ее название. Участвовали в создании программы Анатолий Малкин, молодой режиссер Алексей Гиганов, редактор Иван Кононов, ведущими с площадок были Владислав Флярковский, Оксана Найчук и другие яркие журналисты. Авторы сказали: «Что, если в прямом эфире обсуждать какую-то важную для всех тему – но не только в студии, а еще и на улицах, в подъездах, в заводских цехах…»

Технически это было довольно сложно: мы собирали людей в студии и одновременно – в нескольких «ключевых точках», которые доперестроечному телевидению никакими точками не казались вовсе. Ну, например, подъезд. Как можно снимать людей в подъезде?

А мы выезжали туда передвижной студией и снимали.

Собственно, и в основной студии публика собиралась разношерстная: на прямой эфир приходили деятели науки, культуры, министры, их заместители… и подростки. У нас была лестница – и на эту лестницу мы сажали ребят и девчонок 14–18 лет.

Сажали не статистами: как правило, первое слово давали именно им. Делали это специально. Во-первых, хотелось услышать их собственное мнение, не искаженное обсуждениями взрослых и статусных дядь и теть. А во-вторых, подростковый максимализм и стремление делить мир на черное и белое делали то, что не мог сделать иной профессиональный ведущий. Резкие, безапелляционные высказывания подростков заводили взрослых: те распалялись, кипели эмоциями, и прямой эфир получался таким, что «12 этаж» смотрела не отрываясь вся страна: от Камчатки до Калининграда, от пионеров до пенсионеров.

Первым ведущим «12 этажа» был Александр Масляков. И передача у него получилась хорошая: веселая, динамичная, яркая. Я смотрел эфир… и не мог отделаться от странного чувства. Сначала даже не мог понять, что меня «царапает». А потом сформулировал: формат этой передачи позволяет делать программу «про жизнь». С развлекательными передачами на нашем телевидении дело обстояло хорошо. А вот передачи «про жизнь» в стране, которая менялась со скоростью вдоха, не хватало.

После эфира подошел к Маслякову и сказал ему:

– Саша, только, пожалуйста, не обижайся. Я вдруг понял, что чувствую эту передачу. Мне нужно вести ее самому.

Масляков, надо отдать ему должное, и правда не обиделся: во-первых, у него и помимо «12 этажа» было немало проектов, а во-вторых… может быть, ему самому стало интересно увидеть, каким окажется прямой эфир в исполнении Сагалаева?

До этого момента я никогда не появлялся на экранах телевизоров. Меня не узнавали на улицах и у меня не брали автографов. Более того – последний раз в прямой эфир я выходил 19-летним диктором на самаркандском радио. И вдруг – эфир. Камеры. И невозможность исправить ошибку, если она случится.

Перед первым эфиром я волновался… Потом уже понял: волноваться буду перед каждым. Если человек не волнуется, ему нельзя в эфир. Когда выходишь на камеры, возникает невероятное ощущение – будто душа твоя летит по проводам на Останкинскую башню, оттуда – на спутниковую тарелку – и дальше, по всей стране. И я попадаю в каждый дом и нахожусь вместе с каждым человеком, кто сейчас смотрит телевизор, хотя остаюсь в студии.

Они очень разные – люди, которые меня смотрят. Но я их всех люблю. Каждого. Со всеми его слабостями, сомнениями, болью… люблю и понимаю – потому что я сам такой же. И я разговариваю с каждым. Не со всеми в целом, а с каждым по отдельности.

Я никогда не говорил в пустоту. Только – с человеком.

Мы с Владимиром Ворошиловым обсуждали этот феномен (трудно было найти на ТВ большего любителя прямых эфиров, чем он), и он тоже говорил, что чувствует «поле прямого эфира». Причем мне казалось, чувствует сильнее меня. Намного сильнее.

Мы брали тему – сильную, больную тему. Снимали несколько сюжетов, от которых можно было бы оттолкнуться во время обсуждения. Показывали их. И начинали обсуждать.

– Кажется, понятие «мужчина» стало скорее биологическим, – говорил я и видел, как меняются лица участников в студии, на лестнице. Тема очередного выпуска так и называлась – «Мужчина».

Включили заранее записанное видео – интервью с совсем молодыми девчонками.

– Девушки, кто бы хотел, чтобы вас содержал муж?

Всего пару лет назад на этот вопрос корреспондента все бы ответили «не я». Не потому, что не хотели – потому что на камеру было принято отвечать социально одобряемым образом.

А девчонки подняли руки. Практически все.

Камера тут же переключилась на лестницу – кто-то из мальчишек улыбался, кто-то выглядел встревоженно.

– А вы закрыли бы глаза на то, что ваш муж зарабатывает… ну, например, фарцовкой? – продолжала корреспондент.

Вот здесь большинство девчонок уже отрицательно помотали головами: нет, не закрыли бы.

– А я бы закрыла! – одна из девушек сама взяла микрофон. – Я бы закрыла! Потому что он работает, чтобы его дети ходили не в обносках, чтобы его жена хорошо выглядела!