Когда звезды чернеют

— Я бы не удивился. Маленький городок. Что угодно может случиться за соседней дверью, и вы никогда не узнаете.

Второй раз за несколько минут он напоминает мне Хэпа.

— К кому бы вы тогда присмотрелись? Как к подозреваемому?

Во тьме выражение его лица понять трудно. Но потом до меня доходит. Я принимаю его всерьез, и он польщен.

— Ко всем, я думаю. Вряд ли это похоже на кино. Типа «Пятница, тринадцатое»[38]. Могу поспорить, снаружи он выглядит как мы. Все по-настоящему страшное кроется внутри, там, где его никто не видит.

Это хорошая мысль.

— Вам следовало стать детективом.

— Может, я под прикрытием, — с ухмылкой отвечает он. Потом оборачивается, высматривает что-то за пределами круга света от фонаря, на темной улице. — Вон она идет.

— Ленора?

— Нет, ваша собака.

Глава 33

Мне было шестнадцать, когда Иден заболела. Поначалу симптомы сбивали с толку: тошнота, головокружения, ночная потливость. Врач сказал, что это менопауза и со временем все пройдет.

— Черта с два это менопауза! — взорвался Хэп однажды за ужином, пока Иден ковырялась в своей тарелке. — Ты потеряла сорок фунтов!

Он редко повышал голос. Иден заметно встревожилась, занервничала и Ленора.

— Не надо, не надо, — предупредила она со своего стула.

Я знала, что вороны не глупее попугаев, но Ленора была не просто умна. Казалось, она легко различает наше настроение и чует страх. Я смотрела то на Хэпа, то на Иден, желая, чтобы хоть кто-то из нас обладал способностью разобраться, что происходит с ее телом. Чтобы хотя бы раз она могла появиться в собственных видениях.

— Я съезжу туда еще раз, — пообещала Иден. — Он мне что-нибудь выпишет.

— Я поеду с тобой, — заявил Хэп, ничуть не смягчившись. — Посмотрим, хватит ли у этого доктора храбрости еще раз всучить тебе это дерьмо, когда я буду в кабинете.

Но врач повторил свои слова.

* * *

Только через год мы узнали, что у Иден рак эндометрия. В ее последний хороший день мы поехали на Пойнт-Кабрилло и смотрели на китов. Привезли с собой складные стулья, горячий кофе и одеяла, укрыть ноги. В тот день было очень ветрено, и ветер выдувал миллионы ямок в поверхности залива.

— Если б я была водой, — сказала Иден, глядя вдаль, — я бы хотела быть этим океаном.

«Ты уже он, — хотелось сказать мне. — Ты — все, что ты видишь».

Казалось, эти часы растянулись на века. Мы насчитали шесть горбатых китов.

— Шесть — число духа, — сказала Иден.

Мы смотрели, как ветер ворошит заросли водорослей, вытягивает зеленые и золотые флаги. Потом был закат — и мерцание первой вечерней звезды. А потом поднялась луна, похожая на перламутровый осколок морского стекла, расколотый и целый сразу.

Через три недели Иден умерла во сне, под своим розовым афганским пледом. Маленькая, как ребенок, и одурманенная морфием. Когда Хэп пришел сказать мне, что она умерла, у него дергалось лицо. Я ни разу не видела, чтобы он плакал. И он не плакал тогда, просто как-то держался на грани, на краю того, что не мог вынести, но должен был. Однажды я ужасающе близко познакомлюсь с этим состоянием. Но в ту минуту я лишь оцепенело стояла, пока он вернулся в их спальню и закрылся там, чтобы побыть с ней. Никто не собирался торопить его со звонком коронеру. Он прощался с женщиной, которая была его жизнью тридцать с лишним лет. Он выйдет, когда будет готов.

* * *

Я не представляла, как смогу попрощаться. Я была не готова потерять Иден. Просто не могла. В каком-то трансе я ушла в лес, едва замечая, куда иду. Уйдя на мили от города, до самой Литтл-Лейк-роуд, добралась до заповедника Мендосино; почти сразу сошла с тропы, поднялась по крутому склону оврага и тут же спустилась, продираясь сквозь влажные папоротники и губчатый подлесок. Здесь виднелись следы пожара, деревья обгорели и почернели.

К тому времени когда я выбралась к роще мамонтовых деревьев, все мои мышцы болели, а одежда промокла от пота. Деревья, сотни футов в высоту, были неподвижны, как башни. Хэп как-то сказал мне, что такие старые и большие деревья делают один вдох в день. И если я хочу по-настоящему понять их или хотя бы одно дерево, мне нужно быть рядом именно в тот момент, когда они дышат.

— Правда?

— Конечно. Океан тоже дышит. Деревья. Всё.

Я рухнула в центре круга деревьев, зарылась в иголки, пыль и мох. Не молитва, но нечто близкое, о чем Иден говорила не раз и не два. Когда дела идут плохо и тебя трясет, любила она повторять, опустись на колени там, где стоишь, и мир подхватит тебя.

У меня было слишком много матерей и недостаточно материнской заботы. Только с Иден я чувствовала себя настоящей дочерью. И теперь ее не стало. Я застыла и ждала прихода веры, какого-то знака, как жить без нее. Но ничего не пришло. Ничего, кроме волн озноба от остывающего пота и печали, которая, казалось, поселилась между деревьями, между стволами и ветками, между иголками и листьями, между молекулами. Она пробралась в меня и плотно свернулась под ребрами, как кулак, сделанный из серебряных нитей.