КОГИз. Записки на полях эпохи

Вы только вдумайтесь: если признать за очевидное, что в основе национальной культуры лежит язык, то современная русская культура началась с этой книги. Следуя Тредиаковскому, большая часть наших исследователей считала за первую книгу, напечатанную гражданским шрифтом, «Приклады, как пишутся комплементы». Но уже в «Библиотеке Для Чтения» за 1834 год указано, что таковою должно считать «Геометрию». В Императорской Публичной библиотеке, в отделе петровских книг, она стоит первой.

Знаменитый исследователь славянских и русских книг петровской эпохи Пекарский указывал на четыре известных в 1862 году экземпляра «Геометрии», один из которых находился в Эрмитаже, да и тот был дефектным – без нескольких страниц.

Вот сейчас я держу в руках уникальный экземпляр русской книги, и на ум приходит старый анекдот о советском скрипаче, возвращавшемся с международного конкурса и объяснявшем сопровождавшему его лицу, что играть на скрипке Страдивари – это «все равно, что для тебя пострелять из револьвера Дзержинского».

Эта книга для русской культуры – и скрипка Страдивари, и револьвер Дзержинского, и весь Пушкин, и… мой Адрианов.

XII. Автограф Пастернака

1

Есть люди, имена которых хотелось бы забыть. Ан – нет! История их зачем-то сохраняет. Если полистать школьный учебник, так там всякие Цезари, Нероны, Калигулы – в общем, ничего хорошего, праведников-то раз, два – и обчелся. Вот выплыло на днях из забвения уже давно забытое имя, а думалось, что никто, никогда его уже и не вспомнит. Позвонила Марина Владимировна, знакомая искусствовед из музея, спрашивает:

– Не знали ли вы профессора Семенца, не помните такого? Подарил нам некий В. В. Семенец в 1956 году большую работу Кустодиева: портрет генерала Семенова в детстве. После войны генерал был начальником Суворовского училища, в здании которого сейчас НИРФИ находится. А родился он до революции в Астрахани, был родом из крепкой купеческой семьи. Хотя мы узнали: у генерала родственники были из наших краев, семья художника Мальцева, который карикатуры на Максима Горького рисовал. Вот его мальчишкой и привозили на лето сюда отдыхать. А Кустодиев, видно, тоже дружил с этим Мальцевым и приезжал к нему на этюды. А больше мы ничего не знаем. Где писал Кустодиев портрет – в Астрахани или в Нижнем? А может, этот профессор Семенец родственником был генералу Семенову? А если нет, то – как к нему этот портрет попал? Почти пятьдесят лет в запасниках пролежал, и вот решили мы его восстановить, но хотелось бы и историю узнать. Все-таки генерал для нашего города фигура не посторонняя.

– Марина Владимировна, с удовольствием к вам забегу поболтать, тем более что Семенца я хорошо знал, и никаким профессором он не был – только так представлялся, а был он старшим преподавателем в строительном институте. Могу вам еще сразу рассказать, что художник Мальцев дружил с фотографом Бреевым, и были они оба хоругвеносцами Союза Андрея Первозванного, то есть попросту – «черносотенцами». Что по портрету: так вы сами сказали, что музею его подарил Семенец в 56-м году. А здание было передано от суворовского училища под НИРФИ как раз в пятьдесят шестом. Семенец был настоящим «шакалом от антиквариата», у него было фантастическое чутье на любую возможность поживиться редкостями. Я думаю, что он не упустил возможность прошерстить все здание от чердака до подвала в момент передачи. А в общем-то, спасибо за звонок, обязательно к вам зайду: и портрет посмотрим, и поболтаем.

2

Познакомился я с Семенцом давно, мальчишкой был, на первом курсе учился. Как-то раз в нашем дворе у двух девочек, игравших в куклы, я заметил в коробке со старыми пуговицами, которые заменяли в игре и посуду, и еду, и деньги, и все что угодно остальное, – так вот, я увидел среди пуговиц замечательную большую античную камею. Купил я девочкам тогда два мороженых и стал обладателем довольно изящной миниатюры, вырезанной в крупном сердолике. Когда-то она была либо большой брошью, либо крышкой миниатюрной шкатулки. В тот же день я похвастался смешным и ненужным приобретением Серафиму, своему старшему товарищу антиквару-букинисту, который работал книжным киоскером в вестибюле политеха. Со знанием дела он повертел камею в руках, почмокал толстыми слюнявыми губами и сообщил, что это изделие придворной художественной мастерской, которую возглавляла мать-императрица Мария Федоровна и в которой работали в основном фрейлины. Все бы, наверное, на том и закончилось, если бы не встрял в разговор посетитель Серафима, который бесплотной тенью стоял в стороне и которого я бы не заметил, не протяни он руку со словами:

– А можно мне?

Я передал незнакомцу камею и окинул его взглядом: мешковатый затертый костюм, застиранная помятая рубашка, побрит с небольшим порезом, а волосы неопрятны и не мыты, но глаза… нет, не хитрые, а пытливые, что ли! Он достал из кармана лупу без оправы, так – стеклышко захватанное, протер его несвежим носовым платком и стал вертеть перед носом по очереди то лупой, то камеей.