Коглин (ЛП)

Так Стив спустя два месяца сказал Дэнни. Было начало сентября, и Дэнни со Стивом патрулировали свою территорию в бостонском Норт-Энде, районе, населенном главным образом бедняками-итальянцами. Крысы здесь вырастали до размеров ручищи мясника, а младенцы часто умирали, еще не успев научиться ходить. По-английски здесь говорили редко; автомобили почти не попадались. Но им, Дэнни со Стивом, нравились эти места, они даже жили в самой их сердцевине, в меблированных комнатах на Салем-стрит, на разных этажах одного и того же доходного дома, в нескольких кварталах от здания 1-го участка на Хановер-стрит.

— Чья баба? — переспросил Дэнни.

— Только себя-то не вини, — призвал Стив. — Джонни Грина, вот чья.

— С чего бы ей от него уходить?

— Осень начинается, между прочим. Их и выселили.

— Но он же вернулся на работу, — заметил Дэнни. — Хоть и на канцелярскую.

Стив кивнул:

— Ему это мало помогло. Два месяца-то он пропустил.

Дэнни остановился, глянул на своего напарника:

— Они что, ему не заплатили?! Он же дрался, турнир финансировало управление.

— Ты правда хочешь знать?

— Правда, — настаивал Дэнни.

Стив пожал плечами:

— Турнир спонсировал Бостонский клуб. Так что, строго-то говоря, он получил травмы в нерабочее время. А значит… — Он снова пожал плечами. — Никаких выплат по медстраховке.

Дэнни промолчал. Норт-Энд стал его домом еще до того, как ирландцев, вымостивших здешние улицы, и евреев, пришедших вслед за ними, вытеснили итальянцы, которые теперь населяли эти места настолько густо, что было непонятно, Неаполь это или Хановер-стрит.

Дэнни и Стив продолжили обход. В промозглом воздухе пахло дымом каминов и жареной свининой. По улицам ковыляли старухи. Лошади, стуча копытами по булыжнику, тащили телеги. Из открытых окон доносился натужный кашель. Младенцы визжали настолько пронзительно, что Дэнни так и видел их побагровевшие личики. В большинстве домов по коридорам расхаживали куры, на лестницах гадили козлы, на ворохах старых газет валялись свиньи, окруженные тучами мух. Прибавьте к этому затаенное недоверие ко всему неитальянскому, в том числе и к английской речи, и вы получите общество, которого никогда не понять никакому «американо».

Неудивительно, что Норт-Энд служил одним из основных рассадников анархизма, большевизма и вообще всяческого радикализма на Восточном побережье. Нелепо, конечно, но это-то Дэнни и нравилось. Как бы местных жителей ни ругали (а ругали их яростно и громогласно), но в искренности их страсти сомневаться не приходилось. По Закону о шпионаже 1917 года здесь чуть ли не всех можно было арестовать и выслать за антиправительственные заявления. Во многих городах так бы и поступили, но арестовать обитателя Норт-Энда за призывы к свержению американских властей — все равно что посадить человека в тюрьму за то, что он позволяет своей лошади испражняться на улице: таких найти было легче легкого, вот только слишком много понадобилось бы грузовиков, чтобы всех их увезти.

Потом Дэнни со Стивом зашли в кафе на Ричмонд-стрит. Стены здесь были увешаны крестами из черной шерсти. Жена хозяина принялась вязать их, как только Америка вступила в войну. Дэнни и Стив заказали себе по эспрессо. Хозяин поставил им чашки на стеклянную верхушку стойки вместе с вазочкой, полной кусков коричневого сахара, и скрылся. Его жена сновала из задней комнаты и обратно с подносами хлеба, ставя их на полки под стойку, пока стекло под локтями клиентов не запотело.

— Война скоро кончаться, а? — спросила женщина у Дэнни.

— Похоже, что так.

— Будет хорошо, — отозвалась она. — Я сделала еще крест. Вдруг поможет. — Она неуверенно улыбнулась, поклонилась и исчезла в задней комнате.

Они допили эспрессо и вышли из кафе на улицу; солнце теперь светило ярче, било Дэнни прямо в глаза. Сажа из труб, торчавших вдоль пристани, носилась в воздухе, ложилась на булыжные мостовые. Во всем районе стояла тишина, разве что поднимется решетка магазина да проскрипит-процокает дровяная телега. Дэнни хотелось, чтобы так было и дальше, но он знал, что скоро улицы наполнятся торговцами, скотиной, детьми, большевиками и анархистами с их импровизированными трибунами. А потом некоторые из мужчин засядут в барах, а музыканты усядутся на углах, еще не занятых ораторами, и кто-нибудь саданет жене, или мужу, или большевику.

А когда удастся разобраться с теми, кто бьет жен, мужей и большевиков, останутся еще карманники, мошенники, обещающие превратить цент в никель ,[12] игра в кости на расстеленных одеялах, игра в карты в задних комнатах кафе и парикмахерских, и члены «Черной руки», торгующие страховкой от всего на свете — от чумы, пожара и прочего, но главным образом от самой «Черной руки» .[13]

— Между прочим, сегодня вечерком еще одно собрание, — объявил Стив. — Затеваются важные дела.

— Собрание… — Дэнни покачал головой. — Важные дела… Да ты шутишь.

Стив покрутил дубинку на кожаном ремне: