Когнитивные войны в соцмедиа, массовой культуре и массовых коммуникациях

И. Прохорова говорит: «Просто те, кто пережил конец 80-х и начало 90-х, помнят, что было тогда ощущение тектонического изменения. Вообще, сейчас как-то люди забыли это ощущение свободы, невероятное, пришедшее неожиданно, ощущение, что невозможно продолжать жить по-прежнему. Мы знаем, какое количество людей поменяло свою профессию, ушло в какие-то совершенно другие сферы. Просто открыли себя. Мне просто показалось, что старая жизнь должна быть оставлена в прошлом. В такие периоды человек в себе открывает какие-то качества, о которых он не подозревает, живя в псевдостабильном стагнационном обществе. Интуитивно я правильно поняла. Советские структуры почти не подлежат реформированию, как мы можем заметить это сейчас» [9].

Старый мир сворачивался, теряя свою силу, а новый, как получается, не сполна набрал сил. Поэтому бразды правления постепенно вновь стали уходить, если не к партийной, то теперь уже к комсомольской элите.

Также И. Прохорова говорит и о проекте будущего России: «Он стал сворачиваться с начала 2000-х годов, когда события августа 1991 года из символа рождения нового демократического общества были перекодированы в геополитическую катастрофу. Результатом этой подмены ценностей оказался мировоззренческий тупик. У нас исчез позитивный сценарий будущего, нам осталось только уныло рисовать фантомные образы ушедшей империи. Чтобы заново сформулировать для общества перспективу развития (ведь люди не могут существовать без образа будущего), необходим качественно иной уровень исторической рефлексии».

И она же: «Тотальная пропаганда иногда срабатывает. Это такая мина замедленного действия. Вот эта долгая работа общества была скрытая. В конце 80-х годов было вроде бы столько всего опубликовано. Мы забываем только одно, что 2–3 года недостаточно. Это должно быть переварено обществом. Это должно быть системой образования и воспитания. И если бы в начале 90-х годов была четко поставлена задача – десталинизация общества, я не говорю об идеологии в худшем смысле слова, но в лучшем, это другие герои и деятели истории. Да, это почитание невинных жертв, это изучение в школах. Отчасти это было, но это тоже очень частично. Это совершенно другая система ценностей. Если бы это 20 с лишним лет проводилось последовательно, никакого реванша бы не было. Сейчас нам надо это начинать снова. Это во сто крат сложнее».

Кстати, если вернуться к проекту Уайли перехода моды в политику и обратно, можно упомянуть то, что Прохорова говорит об отсутствии теории моды в советское время, что, как получается, объясняет выдвижение таких моделей, как у Уайли, исключительно на Западе: «Мне рассказывала Р. М. Кирсанова, автор классических работ по истории костюма, с какой настороженностью и отторжением советский академический истеблишмент 60–80-х относился к ее стремлению заниматься теорией и историей моды. Считалось, что подобные темы „недиссертабельны” и лежат за пределами „настоящей науки”. Значительно позже, уже в 2000-е годы, ученица Кирсановой Ольга Вайнштейн защищала в РГГУ докторскую диссертацию о феномене дендизма в европейской культуре, и, насколько мне известно, защита проходила весьма бурно и временами неоднозначно. Мы потом издали ее исследование в виде книги под названием „Денди: мода, литература, стиль жизни”, которая стала нашим многолетним хитом. Я все это говорю к тому, что 10 лет назад, когда запускался третий журнал – „Теория моды”, профессиональной среды практически не было» [10].

Уайли, кроме моды, упоминает и фактор сексуальной ориентации, подчеркивая, что Стив Бэннон сознательно набирал в свою команду геев, коим является и Уайли, считая, что когда все увидят, что у них есть геи, все тоже к нам потянутся [11].

Смены режимов являются характерной чертой нашего времени. Внезапно в более чем десять правительств Европы пришли популисты. Они интересны и опасны тем, что начинают бороться и отрицать предыдущие периоды истории своих стран, считая политику того времени ошибкой.

Например, М. Виноградов о России говорит так: «России свойственно отрицать то, что было 10–15 лет назад: так было во время перестройки, так было во время хрущевской оттепели. Мы уже периодически видим и попытки отрицания нулевых, которые до этого абсолютизировались. Особенно в 2014 году они все чаще подавались как какое-то слабое время, когда Россия не могла быть самостоятельной и реализовывать свои представления о прекрасном на постсоветском пространстве, а вот в 2010-е годы она наконец заняла собственное место на международной арене» [12].

Историю страны делают герои. Но это в критические периоды. В нормальные периоды герои становятся незаметными, поскольку нельзя стать героем, когда ты каждый день просто ездишь на работу в троллейбусе, а потом покупаешь продукты в магазине. Все это никак не может быть контекстом для геройского поступка.