Когнитивные войны в соцмедиа, массовой культуре и массовых коммуникациях

Если советский виртуальный мир населяли герои шумные и громкие, которые готовы были к подвигу во время мира и во время войны, то обычная жизнь была населена тихими людьми. Советская идеология была для них ритуалом, который имел лишь относительное значение в их повседневной жизни. Возможно, такой человек жил вообще вне времени, перебегая от работы домой.

Например, о людях драматурга А. Володина пишут такое: «Его героями становились второстепенные люди. Не победители, не строители коммунизма, не пафосные пролетарии, а обычные городские жители, которые, как и чеховские персонажи, с женой замучались, с детьми замучались, с тещей… Грустные, несчастливые, потому что „трудно примириться со своим нецентральным местом в этой огромной жизни”». Но и хорошие, в общем, люди, не подлые, не циничные» [13].

Не-герои ничем не должны выделяться. В этом их суть, но и в этом их сила, поскольку государство не может ничего им предъявить. В их месте на земле никто не заинтересован, никто не хочет его занять.

Во времена Мао и во времена Гитлера активно порождалась одинаковость [14–17]. В Китае различался только цвет униформы: для солдат – зеленый, для заводских рабочих – синий, для чиновников и административного аппарата – серый. В китайском кителе есть скрытые символы – его четыре кармана означают четыре принципа из книги перемен: уместность, справедливость, честность и чувство стыда. Однотипной приметой времени был и сталинский френч [18]. Он служил каноном и для советской партэлиты, когда все должны были выглядеть одинаково. Такая социальная идентичность в моде диктует и однотипные правила поведения.

Интересно, что социальную идентичность исследует и британская полиция, чтобы определять правильные способы обращения с футбольными болельщиками [19–20]. Они, как оказывается, очень болезненно реагируют на засилье людей в форме, рассматривая это как несправедливость, поэтому части полиции приходится переодеваться в штатское. То есть и в такой ситуации потребовался уход от униформы, в то время как ситуации усиления социальной сцепки внутри группы она как раз требуется.

Владимир Паперный проанализировал сталинскую архитектуру в своей книге «Культура Два» и говорит о ней как о культуре застывания: «„Культура Два” – это культура застывания, это всюду возникают границы, движение останавливается, а в архитектуре особое значение приобретают входы и выходы, потому что это точки пересечения границы между внешним и внутренним пространством. Характерный пример: если посмотреть на входы в станции метро сталинской эпохи и хрущевской, в одном случае это какие-то монументальные триумфальные арки, украшенные скульптурами ангелов, пограничников, охранников, кого угодно, потому что сам этот акт перехода границы – дело чрезвычайно опасное, – и хрущевские дырки в земле, которые невозможно отличить просто от перехода» [21–24]. Если культура один направлена на разрушение границ, то культура два на их создание.

Архитектура тоталитарного времени высится над человеком, подавляя его. Сталинское метро уходило глубоко в подземелья, а сталинские высотки парили в небесах. Гитлер в конце войны планировал свой кабинет размером в тысячу квадратных метров. То есть власть управляет не только тем, что акцентирует свое видение мира памятниками и сменами названий улиц и площадей, она делает это и громадьем своей архитектуры, демонстрируя, что равных ей в силе нет.

Вернувшись к дням сегодняшним, подчеркнем, что Cambridge Analytica обеспечила не только американские президентские выборы, но и успешность Брекзита (см. эти и другие подробности [25–30]). Это был прорыв в управлении человеческим разумом, который оказался незаконным, поскольку для этого использовалась индивидуальная информация о пользователях.

Кампания за выход Британии из Евросоюза была интереснее, чем обратный призыв. Как говорит Уилл Сторр: «Правые всегда рассказывают очень эмоциональные истории, и это работает. И я надеюсь, что левые тоже научатся это делать. К слову, сейчас это происходит в США – американский профессор психологии Дрю Вестерн написал об этом книгу The Political Brain, в которой приходит к выводу, что для США есть надежда. Но кампания за то, чтобы Великобритания осталась в Евросоюзе, была абсолютным и тоскливым провалом» [31].

Каждый исторический период имеет свои типы историй. В США, например, расцвет книжных историй пришелся на сороковые: читали солдаты, читали образованные люди, которым не нравилась прошлая формалистская эстетика. Но потом литература теряет свое место, поскольку свободное время ушло другим медиа, а литература стала профессиональной специализацией в университетах [32].