Кого будем защищать

Означает ли это возвращение обрывков советской символики, что «старое начинается сызнова», как стонут «реформаторы»? Нет, ничего не означает, хотя неустойчивое равновесие всегда чревато изменениями. Но в какую сторону качнутся весы, сказать невозможно. Однако и продолжать двигаться по пути Ельцина было нельзя (как и в 1992 г. по пути Горбачева) — пережимать пружину опасно, если не хватило сил ее сломать. Опасно и затягивать равновесие — символы «восстанавливают силы». Более того, они начинают размножаться, если для этого есть культурная база. А для советских символов она огромна, ибо под ней — архетипы исторической России, а под символами «рынка» — только золотой телец (точнее, уже только его мираж).

Потому власти и ведут периодически разведку боем — то начинают бузу вокруг Мавзолея Ленина, то угрожают испохабить знамя Победы. Глупостью этого не объяснить (хотя и она еще порой где-то крякает). Исследованиям массового сознания помогают и всякие эстонцы своими экспериментами (наверное, на гранты Сороса).

Это — к вопросу о конъюнктуре. Но проблема синкретизма дискурса более фундаментальна, она заслуживает внимания. Так уж получилось, что четыре века назад Запад на время кое в чем вырвался вперед, и остальным приходится «модернизироваться» — прививать на свой культурный ствол достижения западной культуры. Время от времени приходится даже проводить болезненные форсированные программы модернизации. В эти времена дискурс власти всегда представляет собой сложную синкретическую систему с элементами гротеска. Последние дают повод для насмешек или озлобления, но оценить эти издержки можно лишь исходя из критериев соответствия дискурса целям большого проекта.

Вот Петр отрезал боярам бороды, заставлял курить и напяливать немецкий камзол. Смешно? Ведь через пару верст все равно начиналась бородатая Россия и простиралась до Тихого океана. Не смешно, потому что гротескные знаки были поняты, и при всех травмах проект Петра был потом оправдан. Можно ли было помягче, без камзолов? Конечно! Но другого Петра в тот момент не нашлось. А в целом гибридизацию ценностей и их символов в России XVII-XVIII веков можно считать успешной. Мы получили современную армию, не утратившую при этом своего культурного генотипа, и удивительно эффективно пересадили на русскую почву европейскую науку. Она принялась и дала прекрасный самобытный плод — русский научный стиль. Синтез Православия и Просвещения в дискурсе российской монархии удался. Это, кстати, и пугало Запад, питало его русофобию. Де Кюстин писал об «ужасающем соединении европейского ума и науки с духом Азии».

Как говорилось выше, на витке модернизации конца XIX — начала XX века совместить дискурсы Российской империи и либерализма не удалось. Как писал Вебер, было «слишком поздно». России тогда уже доставалось лишь место на периферии западного капитализма. Но с такой «либеральной утопией» соблазнить достаточную часть сословного общества было нельзя. Попытка гибридизации монархии с либерализмом лишь укрепила левые силы. Соборное начало приобретало тип советского. Так, выборы в I Госдуму были неравными и многоступенчатыми (для крестьян четырехступенчатыми), и их бойкотировали большевики, эсеры и многие крестьянские и национальные партии. Тем не менее около 30% депутатов (из 450) были крестьянами и рабочими — намного больше, чем в западных парламентах. Например, в английской палате общин в то время было 4 рабочих и крестьянина, в итальянском парламенте — 6, во французском — 5.

Это был провал сословно-либерального дискурса, абсурд преобладал. Охранка руководила террором эсеров, поп Гапон вел демонстрацию под расстрел. Фельдфебеля, который 27 февраля 1917 г. в казарме лейб-гвардии Волынского полка выстрелом в спину убил офицера, командующий Петроградским военным округом Л.Г.Корнилов лично наградил Георгиевским крестом. Великие князья нацепили красные банты. Вот это действительно, смешение стилей — не чета нынешнему.

Высшим классом эффективной гибридизации дискурсов надо считать программу большевиков — на этапе как Ленина, начиная с 1907 г., так и Сталина, с начала 30-х годов. Надо считать величайшей глупостью, что нынешние политологи в их детском самомнении пренебрегают этим опытом. В чем его уроки?