Кого я смею любить. Ради сына

Мишель вступает в переговоры с этой бывшей “козявкой”, теперь для него Бруно нечто среднее между грумом и

экономом. Бруно, как всегда, краток в ответах:

— Денег маловато, вспоминаешь брата, — спокойно говорит он.

Эта роль его совсем не вдохновляет. Мне неслыханно повезло, и я готов без конца твердить об этой своей

удаче. Бруно не только не доставляет никакой радости играть роль любимчика, ему и в голову не приходит, что

он мог бы им стать. Он, вероятно, считает, что все его могущество заключается в том, что он постоянно рядом

со мной. Он убежден, что мои истинные любимцы, которые пользуются всеми привилегиями и полной

свободой, — это Мишель и Луиза, то есть те, кого он так любит сам, Мишеля за его голову, Луизу за ее

хорошенькую мордочку, тогда как он, Бруно, не может похвалиться ни тем, ни другим. И все-таки он старается

им помочь, старается быть справедливым, хотя не забывает и о наших интересах.

— Уж очень неподходящее время ты выбрал, отец только что заплатил дополнительный налог, —

отвечает он осторожно.

Но это не мешает ему начать на меня наступление:

— Представляешь, каково Мишелю без гроша в кармане, он даже не может угостить своих приятелей, а

ведь они его повсюду за собой таскают…

На мою долю выпадают и такие сентенции:

— Раз уж начал сдирать с себя шкуру, так сдирай до конца!

Даже Лора прибегала к помощи Бруно. Ее присутствие в доме и раньше почти не ощущалось, теперь же,

после моего разрыва с Мари, она стала совсем бесплотной. Она повсюду, но ее не замечаешь, как не замечаешь

воздух, наполняющий дом. И Бруно служит посредником между видимым и невидимым. Хотя Лора где-то

совсем рядом (это, вероятно, она из экономии только что погасила половину лампочек, а теперь роется в шкафу

со щетками), не важно, ко мне обращается Бруно:

— Ты ничего не имеешь против, если на завтра приготовить голубцы?

Теперь о моем влиянии: не скажу, чтобы мне это было неприятно, но и большого удовольствия я не

получал. Но как помешать действию законов притяжения? Сила притяжения тел прямо пропорциональна их

массам — этот закон не для меня, ведь я почти невесом, — но обратно пропорциональна квадрату расстояния

между ними: расстояние между мной и Бруно ничтожно, и единственное мое желание, чтобы оно еще

сократилось.

Сначала он служил мне чем-то вроде записной книжки: “Не забудь, я завтра должен зайти в бухгалтерию,

заплатить за пансион Мишеля… Напомни, в шесть часов у меня урок у Бардена”.

Затем в эту записную книжку я начал вносить заметки: “Бардену, конечно, не вытянуть. Это

классический тип ученика, которого следует исключать из лицея и направлять в профессиональное училище.

Если бы родители не отодвигали частными уроками его неминуемый провал, если бы мы могли по-настоящему

отбирать, если бы реформа образования, если бы правительство…” И вот, цепляясь друг за друга, текут мысли,

болтаешь что надо и не надо. Говоришь, говоришь и очень доволен собой, говоришь с большей убежденностью

о том, что непосредственно относится к твоей специальности, меньше разбираешься в других вопросах, и все-

таки говоришь, говоришь для самого себя, чтобы лучше уяснить себе некоторые вещи, и совсем забываешь, что

твои слова с жадностью ловит еще совсем неискушенное, но чуткое, как микрофон, ухо и все, что ты сказал,

словно записано на пластинку.

Первый результат: пластинка начинает крутиться: “Папа сказал…” Все дети — эхо своих родителей. Но

часто ли родителей огорчают подобные ссылки? Чаще они льстят им и трогают их. Я знаю свои недостатки, я

понимаю, как нелепы постоянные срыгивания материнскими афоризмами (“Как говорила моя мать!”). Но мне

трудно отвыкнуть от этой привычки. И мне очень дорого всякое свидетельство того, что в жизни сына я играю

ту же роль, что в моей собственной жизни играла моя мать.

Результат второй: он подражает мне. Я замечаю у Бруно свои жесты (например, манера говорить “нет”,

подняв вверх указательный палец), свои обороты речи. У нас с ним общие вкусы (нам не нравится хром, нам не

нравятся одни и те же картины на выставках), у нас с ним одинаковые странности {мы боимся толпы в метро), у

него такой же нерешительный характер (скоропалительный вывод — вывод ошибочный), у него моя чрезмерная

щепетильность и ворчливая собачья преданность; так же как я, он склонен к отступлениям, к выжиданию, к

недомолвкам, к немым разговорам улыбок. Мне даже совестно за ту радость, которую это мне доставляет. Я

восхищаюсь всем тем, что, на мой взгляд, он унаследовал от меня. Это давняя страсть -помню, как я был

счастлив, когда шесть лет назад обнаружил, что большие пальцы на ногах у него, так же как и у меня,

значительно длиннее остальных: обычно такая аномалия передается по наследству. Что же в его характере

благоприобретенное? И что врожденное? Я совсем не хочу, чтобы Бруно во всем повторял меня. Я только

страстно желаю найти в нем сходство с собой. Если же его быть не может, пусть он простит меня за то, что я в