Кого не взяли на небо (СИ)

Всего нашли пять тел. Двое мужчин, двое женщин и ребёнок. Совсем ещё маленький ребёнок. Монакура семь лет, как детей не видел; Аглая Бездна оказалась единственной малой, что он встретил после Трубного Зова. Тогда ей исполнилось лет тринадцать. А этому ребёнку от силы лет пять. Постапокалиптическое дитя. Бабы, значит, ещё рожать могут.

Сержант приблизился к телу молодой девушки, лежащей лицом вниз на растерзанной постели.

— Её насиловали, — сказал он Йоле, которая рылась в старинном шкафу, бросая себе под ноги всякое тряпьё.

— Потом размозжили голову чем-то тупым, разрезали и выпотрошили, — пробормотал вполголоса сержант, уже не надеясь привлечь внимание предводительницы, но та бросила своё занятие и, подойдя к кровати, осмотрела тело.

— Неа, — сказала Йоля, — Девушку сначала выпотрошили, потом насиловали, а потом разбили ей голову и изрезали тело. Это Марта. Её винтовка под кроватью.

Монакура уставился на Йолю. Та постояла несколько секунд, потом тряхнула головой, будто отгоняя надоедливого комара и, подхватив с пола охапку вещей, двинулась прочь из комнаты. Хмурый сержант пошёл следом. На маленькой кухне под всеми жаровнями пылал огонь, на плите кипело несколько громадных чугунных казанов, а аромат приготовляемого мяса постепенно трансформировался в непереносимую вонь. Соткен, блестя мокрым от пота и крови обнажённым телом, в трусах и топике, рубила кровавую плоть гигантским секачом, после чего кровавые шматы летели кто-куда: некоторые на шкворчащую плиту, некоторые в чаны и кастрюли с кипящей водой. Взгляд Монакуры немедленно залип на шикарном бюсте, стянутым тонкой эластичной тканью. Йоля случайно толкнула сержанта, подошла ближе и придирчиво осмотрела куски мяса:

— Огонь сильнее сделай, корки нет, весь сок вытекает, — бросила она измотанной кухарке и отправилась во двор.

Возле дома стояла Ньяла с распахнутыми дверцами, и Скаидрис, с головой, перевязанной платком, чтобы убрать непослушные волосы, набивал броневик награбленным. У длинного дощатого амбара, лежали тела мёртвой домашней скотины; Аглая Бездна старательно вырубала из них самое лакомое и тащила куски окровавленной плоти на заготовки к Соткен. Грим, зловеще растопырив крылья, уселся на труп коровы и лакомился её мёртвыми очами.

— Мои хорошие, — умилилась Йоля.

— Мародёры малолетние, — согласился сержант.

Потом немного помолчал и спросил:

— Ну ведь чисто просто интересно: никаких следов, ни одного трупа нападающих... Меня реально гложет вопрос: как? Как четыре человека, здоровые, молодые, и вооружённые — на раз, два, три — взяли и полегли, никого из вражин так и не оприходовав?

Йоля вздохнула и повернулась к огромному мужчине:

— Я тебе так скажу: пару часов назад ты мог убить всех этих людей за кусок мяса. И убил, если бы они тебе отказали. Кто-то сделал всю грязную работу, а трофеи все нам оставил. Так что ты сейчас от меня хочешь, Монакура Пуу? И не говори, что тебе «чиста-проста-интересна».

Монакура насупился, красное лицо напоминало морду побитого щенка. Пустым и влажным взглядом он взирал сверху вниз в жёлто-зелёные глаза и обиженно сопел кривым носом:

— Неправильно это, Йоля. Мясо мясом, но дети и бабы эти изуродованные... Неправильно это, Йоля. Пойдём деда пытать — я должен выяснить кто это сделал.

— Что значит неправильно, Монакура Пуу? Сыпать соль на раны Ханселя — это вполне приемлемо, а развлечься с мёртвой девчонкой — уже ненормально?

Йоля удручённо покачала головой и отправилась обратно в дом.

Сержант махнул рукой:

— Иди сюда, щенок.

Скаидрис, тащивший на спине круглое зеркало в резной окантовке, осторожно сложил свою ношу на землю и последовал на зов.

Старик сидел перед очагом точно в той же позе, в которой застали его Йоля и Соткен несколько часов назад, но теперь со связанными руками и кляпом, торчащим изо рта. Сержант взял два стула и, придвинув их к пленнику, сел на один. Из кухни, где грохотало железо, что-то шипело и булькало, вернулась Йоля, пригибаясь, чтобы не задеть головой о тележное колесо, свисающее с потолка на ржавых цепях и утыканное оплавленными свечными огарками. В одной руке девушка держала огромный кусок мяса на кости, лишь слегка прожаренный, истекающий соком и кровью. Она села на стул и закинула ногу на ногу, так, что подол её платья съехал, обнажив мускулистые ляжки и чёрный треугольник трусов; в её правой руке оказался кухонный нож. Йоля вцепилась в кусок мяса жёлтыми зубами, а ножом принялась отрезать угрызаемую плоть от кости.

— Нас интересует всего пара вопросов. Первый. Кто это сделал? — спросил Монакура.

Он приподнялся и потянул за тряпку, торчавшую у пленника изо рта. Старик принялся отплёвываться и кашлять. Пуу сунул ему под нос грязную кружку, стоящую на столе, который хранил на себе следы давно минувшей трапезы, но старик брезгливо сморщился и отвернул голову. Монакура покачал головой и краем сосуда поднял голову пленника; тот беспорядочно вращал глазами, его нижняя челюсть тряслась.

— Он пришёл в себя? — спросил подошедший Скаидрис, — Андреас, что тут произошло? Расскажи им; теперь они вместо Герты и Ханселя.