Кого не взяли на небо (СИ)

Риндауг радовался, всё бы хорошо, да только незадача:

Приметил он за молодой женой одну загадку: бывали дни, когда

Замучив вусмерть ласками вождя и убедившись,

Что уснул тот, она сбегала из постели

И в лес стремилась, полностью нагая.

Решил он проследить за ней, покровы с тайны сдёрнуть.

Он следовал за обнажённым телом жены, мелькающим среди деревьев. В жёлтом свете старой ущербной луны фигура женщины напоминала призрак в погребальном саване. Вскоре они достигли Чёрной скалы, входа в древнее капище; нагая дева и воин, крадущийся следом. В пещере её ждали. Два лучших воина Риндауга — те, что два года назад пришли сюда с богатой жертвой, после став отцами. В руках воины сжимали обнажённые клинки. Они порезали запястья и возлегли на жертвенный камень, а к ним присоединилась Вайда. Она вкусила их крови и отдалась обоим сразу.

Отведав крови, на алтарь легла,

Став ножнами для двух клинков:

Заветный ритуал свершился.

Кричала аки выпь, испила серебра,

И новый месяц народился.

— Ну что же, — молвил Риндауг, выйдя к алтарю, — Я вижу перед собой богиню плодородия и обязан принести ей жертву.

С этими словами он зарубил двух воинов и, отрезав им головы, бросил те к ногам жрицы.

— И вижу я неверную жены, что жаждет наказания...

Он схватил изменницу за золотые косы и поволок прямиком к роднику, там наказал лежать ей. А чтобы не сбежала придавил плитой, той самой, на которой она разбила ему сердце. Плакала она долго, да и сейчас плачет, хочет чистыми своими слезами прощение себе вымолить, да только некому прощать: нет уж в живых Риндауга, а более никому из живых с плитой той не сладить.»

* * *

— Занавес, — Скаидрис облизнул пересохшие губы и поднялся на ноги.

Он прошёл вглубь — к каменной плите, лежащей сверху чаши, в которой рождался источник. Откинув волосы с лица, он опустился на колени, погрузив лицо в кристально чистую воду. Руки, что обвили его шею, не принадлежали неупокоенной жрице — то были ладошки совсем молодой девушки:

— Шикарная стори, — шепнули в ухо влажные губы, а потом его повалили на жертвенную плиту.

* * *

Тем временем в замке из красного кирпича.

— Отпусти, Йоля, — Монакура Пуу упёрся огромной ладонью в обнажённую спину, женщины, лежащей перед ним на боку, и поёрзал задницей.

Бесполезно: его могучее орудие надёжно застряло в нежном плену.

— Ты просто ненасытная сука, — гигант оставил попытки высвободиться; но продолжал двигать жопой: теперь его цели изменились.

— Я не так часто выбирала женское тело для своих воплощений, — мурлыкнула Йоля.

Её спина выгнулась, она расслабила мышцы бёдер и моментально поймала ритм.

— И как оно? — пыхтел бывший барабанщик.

— Вот, вспоминаю... Быстрее... Откровенно говоря, я не собиралась вселяться в эту рыжую дылду — это вышло спонтанно; необдуманный, легкомысленный поступок... Быстрее...

Её голос превратился в срывающиеся на крик всхлипы:

— Если бы кто-нибудь, обладающий нормальным чувством юмора, оказался на моём месте, он тоже не удержался бы от желания слегка пошалить. Понимаешь, мой хороший... Ах... Ох... Эта дура напялила на себя красную шапку, а в руках держала корзинку, набитую весьма необычными пирожками...

Она замолчала, лишь часто и прерывисто дышала; Монакура пыхтел чётко и ритмично, словно прекрасно отлаженный механизм. Вскоре хриплый крик разорвал тишину и затерялся в толстых стенах, выложенных красным кирпичом.

Сказка о Красной Шапочке.

«Грёбаные пирожки!

Предчувствие катастрофы обожгло Селести почище ведра ледяной воды, выплеснутой на голову. Она сорвала с лица респиратор и бросилась прочь из лаборатории; едва успела пригнуться под низкой притолокой и преодолела узкую крутую лестницу в два невозможно огромных прыжка. Её лоб, усеянный множеством шишек, на этот раз счастливо избежал встречи с аркой кухонного проёма:

Грёбаные карлики, что построили этот бункер!

Она припала носом к прозрачному экрану дровяной духовки. Облегчённо выдохнула. С пирожками всё прекрасно. Их вообще не было в печке. Она вытащила их десять минут назад. Теперь волшебные кексики лежали на подносе, блестя глазированными боками.

Грёбаная паранойя.

Она нахмурилась: реакция прошла, но у неё примерно десять секунд, чтобы сунуть пробирки в работающий охладитель. Работающий от генератора, что выдавал драгоценное электричество, поглощая не менее драгоценный бензин. О чём она думала, когда повелась на приступ фантомной тревоги, и, бросив всё, помчалась спасать выпечку? Что важнее: полкило смолки, запечённой в сладком тесте, либо десять доз свеженького «шаматхи»?

Бешеный бросок повторился, лоб уцелел и в этот раз; она успела. Стекляшки отправились в ледяной плен.

Только не пропусти время, Селести. Сядь рядом и считай секунды. И больше не кури сегодня. Хотя бы пока стынет «снежок».

Десять.

Девушка обвела взглядом обшарпанные стены, пытаясь надолго не задерживаться на созерцании истлевших лоскутьев драных обоев, свисающих к полу.

Двадцать. Двадцать пять.

Она уставилась на закопчённый бонг, стоящий на низеньком столике. Пробу всё-таки нужно снять. Она абсолютно уверена в качестве продукта, но так уж повелось. Пробу всегда нужно снимать.