Кого не взяли на небо

Вместо ответа девчонка вдруг резко выпрямилась, и, вцепившись острыми, как у енота зубками, в огромную красную лапу сержанта, двумя ручонками попыталась вырвать у того штык-нож.

Монакура засопел от острой боли и попытался стряхнуть озверевшего ребёнка, но девчушка ещё сильнее сжала челюсти.

Сержант взвыл и замотал прокушенной рукой; девчушка болталась в воздухе, словно бультерьер, вцепившийся в лапу огромного медведя.

Обезумевший от боли гигант приложил осатаневшего ребёнка головёнкой о стальные поручни ограждения. Раздался хруст и девчонка отвалилась, ровно как насосавшийся клещ.

Тельце, замотанное в изодранные лохмотья пало в кучу пленённых оборванцев, те потянулись к нему связанными руками и гортанно заголосили.

Один из пленных, детина с длинными светлыми волосами и рыжеватой бородой, заплетённой в толстую косу, перетянутую множеством ржавых колец, потряс маленькое тельце и, не усмотрев в означенном ни малейшего признака жизни, глухо взвыл и бросился на Монакуру, что стоял с весьма виноватым видом рядом, посасывая прокушенную ладонь.

Он успел сжать кулак и вяло отмахнуться, но этого оказалось достаточно: атакующий рухнул навзничь.

На разбитый лоб павшего героя тут же посыпалась белая струйка, а писклявый голос подоспевшей Бездны недовольно произнёс:

— Ну я ж просила без меня не начинать дознание, товарищ сержант, ну почему вы как говно?

К кучке пленников, подошёл, прихрамывая, капитан парома. В тощей, заляпанной пятнами крови и грязи, руке, он сжимал надкушенное зелёное яблоко, покрытое болезненными наростами.

Другая его рука, похожая на птичью лапку, сжимала рукоятку металлического гарпуна. Остриё оружия, хищно зазубренное и изрядно замаранное кровью, волочилось, царапая палубу и нестерпимо скрежеща.

Нахмурив седые брови, он уставился на связанных оборванцев. Прислушался к причитающему воину с разбитым лбом, который уже очнулся и теперь тормошил бездыханное тело девчушки.

Монакура Пуу сидел поодаль, ковыряясь ножом в отросших ногтях и вид имел весьма удручённый.

— Они говорят на каком-то скандинавском языке, — сказала Соткен, — Но не узнаю его, хотя знаю все три его разновидности. Может это исландский?

— Это не исландский, хотя он ближе всего к тому наречию, что мы сейчас слышим, — ответил капитан, — А слышим мы так называемый «donsk tunga», общескандинавский язык эпохи викингов.

Услышав последние слова, несколько лохматых голов вздёрнулось, голубые глаза и всклоченные бороды уставились на мрачного паромщика.

Тот доел яблоко и точно влепил огрызком промеж глаз ближайшему верзиле, одетому в болотного цвета шаровары и безрукавку из шкуры какого-то дикого животного, которую он нацепил мехом внутрь. Отвратительно выделанную кожу покрывали синие каракули, сливающиеся с такими же примитивно исполненными, выцветшими письменами, покрывающими всё тело этого клошара.

— Мamma pin faeddi pig meo rassgatinu af pvi ao pikan a henni var upptekin, — неожиданно заорал на связанных капитан пронзительным бабьим голосом.

Пленники морщились. Аарон некоторое время грозно сопел, потом откашлялся и задал вопрос всей кучи, ни к кому конкретно не обращаясь, на странном, высоком и гортанном языке. Сначала пленники молчали, но через несколько ударов сердца из толпы послышались скупые реплики, и старик вновь что-то спросил. На этот раз ответили несколько голосов, перебивая и мешая друг другу.

— Эти отморозки — всего лишь реконструкторы - роллеплейщики? Кукушкой поехали и теперь под викингов косят? — спросила Аглая.

— Это, милая, и есть викинги, — лив хмурился, вглядываясь в обветренные лица пленников, что бодро переругивались со старым паромщиком, удовлетворяя его расспросы.

— Ага, а я, блядь, архиепископ.

Бездна вскинула автомат и точным выстрелом свалила на палубу пролетающего баклана, что оборзел и напрочь перестал соблюдать безопасную дистанцию.

— Он прав, госпожа молодой адепт. Те, кого вы сейчас видите перед собой — люди из глубокого прошлого, и они даже не понимают, что с ними случилось, и, с вашего позволения, я продолжу дознание.

Аарон ехидно подмигнул сопящему Монакуре, который продолжал разбирать себя на виноватые куски с помощью штык-ножа от штурмовой винтовки.

Что-то прилетело с неба и смачно шлёпнуло о стальную палубу. С куска мокрой тряпки, размазанной по железному полу, на окружающих уставились круглые рожи дохлых колобков. Их взгляд не предвещал ничего хорошего.

— Ну, и, что тут у нас?

Йоля, спрыгнувшая вслед за своим любимым платьем с ржавого борта судна, что взяло паром на абордаж, напоминала в дым пропившегося ландскнехта. Она щеголяла перевязью с мечом, грубой, мутно-серой холщовой рубахой, слегка прикрывающей её розовую задницу, и грязно-оранжевыми шароварами, едва достающими ей до колен.

Её прежде грозные сапоги, сейчас же мокрые и скукоженные, висели, соединённые вместе обтрёпанной бечёвкой, у неё на шее.