Кого не взяли на небо

— Обожди милая, вальнуть успеем, — сказал Монакура Пуу своей винтовке, нежно погладил длинный ствол, и приник к прицелу.

Он уже успел, обняв огромную «Анцио», скатиться с пригорка, и теперь лежал в привычной снайперской позиции, наполовину погрузившись в грязь и жижу, что покрывала поле. Бывший сержант задержал дыхание, приготовившись к стрельбе, но тут его правая рука, указательный палец которой лежал на спусковом крючке, слегка дрогнула. Очертания цели постоянно изменялись. Сейчас это был огромный волк, идущий на задних лапах. Зверь зловеще скалился — гигантские стоячие уши напоминали рога демона. Монакура Пуу отстранился от оптики и прикрыл глаза. Сосчитал до десяти. Снова уставился в прицел. Теперь объект опять напоминал пугало — к сержанту пожаловал Страшила. Долбаный мешок соломы из его самой любимой в детстве книжки. Западло валить Страшилу.

Монакура с размаху влепился красной рожей в  холодный кисель чернозёма, отсчитал про себя шестьдесят ударов сердца, вынырнул, и, стараясь не проблеваться,  отёр грязь со лба и глаз. Опять приник к прицелу. Купание помогло — дурманящий сознание марихуановый морок таял, как гонимый рассветом призрак. Теперь он чётко разглядел того, кого принял за пугало. Существо было одето в гилли, маскировочный халат снайперов.

Монакура ухмыльнулся. После Судного дня, что начал за здравие семь лет назад, но так и не вытянул библейской кульминацией, на Земле осталось полным-полно всякого припрятанного добра: оружия, боеприпасов, топлива и одежды. Если бы сейчас на Монакуру пёр танк, он бы и ему не удивился. Те дни ужаса, пока Ангелы трубили, пережить удалось немногим. Но если тебе посчастливилось остаться в живых на Земле, после всего, что проделали с ней Небеса, ты мог одеваться, как пожелаешь. Можешь нарядиться Бэтменом, можешь велосипедистом-пидором, или, вот полюбуйтесь, американским снайпером.

«Коллега», — подумал бывший сержант, собираясь разорвать захватчика в мелкие кровавые сопли, бронебойным, двадцати-миллиметровым «Вулканом».

Однако не спешил спустить курок. Хмурился.

«Что же за пушка у паренька? Оружие никогда не бывает лишним.»

После выстрела из «Анцио» от пухи оккупанта мог остаться лишь не поддающийся опознанию металлолом. Монакура опять уставился в прицел, пытаясь распознать вооружение противника. Но распознал другие, гораздо более важные детали.

«Ёп-твою-мать. День сюрпризов и наград.»

Грязный палец на спусковом крючке снова дрогнул, из дыры в бороде на приклад винтовки потекли слюни сосредоточения.

Маскировочное гилли, напоминающее свалявшийся, грязно-серебристый мех хищника, куда-то исчезло.

Идущий не был ни кенгурой, ни пингвином, ни снайпером-бро.

Это ваще был нипацан. Идущий был либо бабой, либо кем-то, кто выглядит, как баба.

Например, престарелым Мерилином Менсоном.

«Цель распознана». «Захват цели». «Уничтожить цель?»

«?»

«??»

«???»

Монакура бережно отложил в сторону свое, больше похожее на корабельное орудие, чем на винтовку, оружие. Откатился чуть вправо и пополз вперед, подражая движениям ящерицы, угодившей в лохань с говном. Метров через двадцать остановился, переполз влево на пару шагов, перевернулся на спину и замер. Правая рука, лежавшая на груди, сжимала удобную пластиковую рукоятку австрийского пистолета «Глок». Пуу лежал и слушал. Вскоре послышалось плюханье и чавканье — звуки больше походили на возню свиней в грязи, чем на шаги человека. Плюханье приближалось. Лёжа на спине, Монакура выгнулся дугой, оперся затылком об кочку, колени слегка подтянул.

Плюх, чавк, плюх, чавк.

Десять шагов, девять, восемь.

Бывший сержант распрямился, как плечи английского длинного лука, моментально оказался в упоре на одно колено, и, безошибочно определив положение цели, всадил Менсону две пули в ногу. Упал, перекатился. Упор на колено, готов к стрельбе.

«Что за хрень?»

Цель пропала. Артист, что должен корчиться от боли в простреленной ноге, крича и сквернословя, исчез. Монакура ошеломленно водил стволом вправо-влево, влево-вправо. Справа, из кашеобразной поверхности поля выглядывали кочки, покрытые жухлой травой и густыми зарослями невнятного кустарника. Оттуда послышался скрежет: кто-то ожесточённо терзал ручку допотопного патефона. Раздался треск песчинок, попавших под иглу проигрывателя, а затем виниловый голос озорно запел:

«Венн им фельде блицен

Бомбен унд гранатен

Вайнен ди медхен

Ум ире зольдатен», — пел красивый, как у Марлен Дитрих, голос.

Монакура непечатно выругался и всадил в кусты пять пуль.

«Цвай фарбе тюшер

Шнауцбарт унд штерне

Херцен унд кюссен

Медхен ист цу герне».

Чувственно продолжал Мерилин.

— Пидор, — скрипел зубами сержант.

Еще пара  пуль, и Монакуру охватила холодная ярость. Выхватив из чехла армейский штык-нож, отчаянный воин бросился кромсать ненавистного артиста. До кочек с кустами оставался один прыжок, и Монакура увидел поднимающуюся с земли высокую, стройную фигуру. Тут что-то втащило* ему точно в лоб, и мир погас.

«Ай варум, ай дарум.

Ай варум, ай дарум.»

*Примечание: «втащить» — доставить переживания, оказать сильное влияние, применить физическое воздействие.

* * *