Кого выбирает жизнь?

– Из тебя, батя, контрразведчик никакой! Только мне и сказать-то, в общем, нечего! Даже под пытками! Потому что у нас с Наташкой всё как надо! И не волнуйтесь с мамой за нас. И тем более ни в чем Наташку не подозревайте. Если уж о ком говорить, так, скорее, обо мне! Это мне, как оказалось, далеко до семейного идеала, а Наташка моя – молодец. Она будто рождена женой войскового офицера! Жалоб от нее на трудности не услышишь, усталости, словно, вообще не знает, меня никогда не упрекнёт даже в том, в чём следовало бы… А уж о сигаретах или других выпендрёжах и говорить нелепо! Молодец! Таким как она, памятники при жизни надо возводить, да мне всё некогда!

Вот и вся история!

9

«Что только ни застревает в моих мозгах?» – подумалось мне в тот миг, когда медсестра принялась возиться с контрольной аппаратурой у противоположной стены. Обнаружив мой интерес, почему-то ей мешающий, она продолжила своё дело, резко задвинув занавеску, потому всё последующее я воспринимал лишь на слух.

Шумно вкатили разболтанную каталку с жесткими носилками, шумно перегрузили кого-то на кровать. Постепенно в палате накопилось немало медиков, каждый из которых в какой-то степени участвовал в начавшемся шумном процессе реанимации новой больной. То, что в моей палате оказалась женщина, я понял по командам и комментариям, когда кто-то стал возмущаться, зачем ее определили в мужскую палату? На что Владимир Александрович ехидно заметил:

– Любовь Петровна, если вас при всей тяжести состояния моей пациентки смущают вопросы ее целомудрия, то смею вас заверить, здесь на него покуситься никто не сможет! Не тот у нас контингент! А другого места просто нет! Давайте, коллеги, лучше высказываться по существу…

Напряженная работа врачей, мешавшая моим воспоминаниям и чуткому сну, продолжалась неизвестно, как долго, но постепенно ее интенсивность обнулилась, все разошлись, и, в конце концов, опять образовалась тяжелая тишина.

Спустя какое-то время тишину разрушил скрип той же разболтанной каталки с носилками, потом что-то тяжело на нее загрузили и выкатили из палаты. Явилась санитарка, тихо ворчавшая себе под нос. Она, видимо, что-то долго убирала, вытирала, перестилала, и опять наступила тишина.

В одиночестве я пребывал недолго. Появившийся Владимир Александрович шумно сдвинул занавеску в сторону и с показной энергией занялся мной:

– Ну и как вам тут лежится, голубчик? – произнес он, наблюдая перед собой показания «Сименса», висевшего у меня в изголовье, но, не замечая меня. – Ну, и прекрасненько! Прекрасненько мы тут лежим! Сердечко у нас в порядке, давление, хоть в космонавты! А как голова? Кружится? Нет? Чудненько! Чудненько! Так какие остались жалобы, голубчик? – он, наконец, взглянул на меня, поводил рукой перед моим лицом, в стороны и вверх-вниз, следя за моим взглядом, остался доволен и заключил. – Всё у нас замечательно! Сегодня или завтра мы вас переведем в неврологию! Там вас ещё чуток подлечат, а через неделю вы о нас и думать забудете! Исключительно для порядка должен сообщить, что мы у вас пункцию брали. Сразу, как вы у нас оказались. Это та самая процедура, которую больные и их родственники встречают в штыки, но у нас иного выхода не было, поскольку лечение инсульта зависит от того, появилась ли кровь в спинном мозге, или обошлось. В обоих случаях лечение требуется разное. У вас оказался второй вариант, потому инсульт считается ишемическим. Но это так, для информации! Вам же теперь надлежит расписаться, что вы сами на эту процедуру согласились! Вот так уж получилось! Всё наоборот! Так вы согласны или придется всё переиграть? – усмехнулся Владимир Александрович.

«Вот я и справился! – торжествовал я, не очень слушая врача. – Какое мне дело до того, что уже в прошлом! Важно, что теперь он считает меня почти здоровым, а ведь раньше и надежды ни у кого насчет меня не было!»

Благословив процедуру моего перевода из отделения интенсивной терапии и реанимации, Владимир Александрович вышел из палаты, но следом явилась медсестра, принявшаяся молча готовить меня к переезду.

Видимо, от меня желали избавиться поскорее, но я продолжал радоваться, что всё так скоро закончилось, что скоро я увижу тебя, возобновлю работу со студентами, которые, конечно же, ждут меня, чтобы что-то пересдать, что-то досдать или отчитаться. В общем, обычная студенческая рутина, в которой я давно и с удовольствием существовал!

А дальше случилось непредвиденное никем. Когда медсестра, старательно готовя меня к переводу в неврологическое отделение, отключила дозатор, крохотными порциями постоянно вливавший в вену дофамин, я взревел от дикой боли, выгнувшей меня в пояснице. Заодно что-то невыносимо острое врезалось в грудь, началось удушье; тревожным верещанием отозвался сбесившийся «Сименс», зафиксировав стремительное угасание сердечной деятельности. Но мне тогда только и запомнилось, как испугавшаяся медсестра метнулась из палаты за помощью врачей…