Кого выбирает жизнь?

– Дедуля! Дедуля! – услышал я сквозь болезненную дремоту родной, всегда певучий голосок, почти шёпот, и ощутил прикосновение теплых губ к моей колючей щеке. – Ты же не спишь? Нет? Покажи как-нибудь, что слышишь меня…

Я встрепенулся от неожиданности, и хотел сказать внучке, что бесконечно рад ей, но пересохшие губы и язык лишь предательски что-то просипели.

– Как же ты всех нас напугал, дед! – торопливо шептала внучка, вытирая слезы, которые текли у неё ручьём. В знак протеста против этих слез, я поморщился и замотал головой.

– Всё-всё! Больше не буду! – пообещала мне Настенька.

Смотреть на неё было приятно и радостно. Наконец-то рядом родная душа, бесконечно милый сердцу человечек.

– Как бабушка? – едва получилось у меня пересохшим ртом. – И пить!

– Сейчас-сейчас! Вот, пей из своего стакана! Надеюсь, здесь не цианид!

– Как ты сюда пробралась, ведь карантин? – удивился я.

– Да как? Состроила глазки одному, да другому, они и не устояли! – засмеялась Настенька.

– Я бы тоже не устоял!

– Ну, дедуль! Теперь мне понятно, почему тебя бабушка сильнее всех нас любит! А меня только на минутку и пустили. За бабулю ты не волнуйся! Она – молодец! Мы ее уже забрали из кардиологии. Мама ей электронный шагомер купила, так она, знаешь сам, какая дисциплинированная, теперь по комнатам марширует, его накручивает, показания считывает и собой гордится! Давление так высоко уже не поднимается. Слабая только… Быстро устает, часто засыпает… Я принесла тебе тут кое-что… Нескоропортящееся… Не волнуйся. Яблоки и всякие печенья… Что ещё надо? Почитать? Хорошо, принесу! А телефон категорически не разрешают. Даже не понимаю, почему на него так взъелись. Ты уж потерпи! Хочешь, я тебе маленький-маленький проигрыватель принесу? В ухо вставишь, и все «звезды» твои!

– Кто-кто?

– Ой, дедуль! Знаю, что ты их червяками называешь! Но так говорят! Ты ведь любишь…

– Ты о чём? – поморщился я.

– Извини, вырвалось! Не любишь, а нравятся! Тебе же нравятся Анна Герман, Валерий Ободзинский, Валентина Толкунова, Буба Кикабидзе…

– Вот и опять у тебя вырвалось? Ты же знаешь, мне нравятся не они, а как они поют! Улавливаешь отличия?

– Ты опять, дедуль, к словам цепляешься! Ведь прекрасно меня понимаешь!

– Каждое слово что-то означает, и путать не надо – ни смысл, ни слова! А то однажды вообще перестанем друг друга понимать, произнося одно, а понимая, совсем другое.

– Так ты не ответил, принести тебе проигрыватель?

– Не надо, Настенька! Деликатесы особенно быстро приедаются. Оставь мне их на потом. Лучше я сам с собой поговорю! Уже давно заметил, чем дольше живу, тем мне интереснее с самим собой разговаривать!

– Но это, как раз, понятно! Почему же с хорошим человеком не поговорить! – поддержала меня своим смехом внучка. – Ну, я пошла? А то неудобно – обещала ведь недолго! И сколько же у тебя проводов всяких накручено! Даже завидно! И всё для того, чтобы не сбежал? Да? Так я передам всем нашим, что ты уже молодец? Ты же молодец?

Настенька ласково потерлась о мою руку щекой, поцеловала ее и, пятясь к двери, помахала мне свободной от сумки рукой, и беззвучно скрылась.

8

Опять в палате наступила неестественная тишина, располагающая лишь ко сну, да к тяжёлым воспоминаниям. И они немедленно навалились, хотя я бы предпочел оставаться в одиночестве.

Итак! До шести вечера, то есть, практически весь день, мы с тобой боролись с высочайшим давлением и болями, каждую минуту ожидая спасительного прихода участкового врача. Как нам это удавалось – разговор особый и бесконечно долгий, почти как эти десять изматывающих часов, в течение которых мы ждали, надеясь на появление чуда при каждом буханье на лестничной площадке лифтовой двери, отчётливо слышимой даже днем.

Участковым врачом оказалась миловидная торопливая женщина, похожая на Дюймовочку. Поражала стремительность, с которой она расспрашивала нас об истории болезни, выписывала больничный лист, давала советы увеличить вдвое дозу нитроглицерина, опирающиеся на опыт её бабушки, дожившей якобы до девяноста трех лет. Покончив с этим минут за семь, она улетучилась настолько молниеносно, что мы поняли – впереди нас без реальной врачебной помощи ждёт вторая ночь, еще ужаснее и опаснее.

Но удерживать Дюймовочку и задавать ей вопросы по существу мне казалось крайне бесполезным. Вся ее точеная фигурка (лица я и не припомню, будто его и не было) излучала единственное стремление – поскорее от нас умчаться. Какие уж вопросы в вечернее время, если где-то ее ждали брошенные на произвол, может, даже проблемные дети и супруг на диване, наверняка дергающийся перед телевизором в такт выкрикам футбольного комментатора.