Коготь дракона. Сага лунных башен

И тут внезапно комнату заполнили люди, появившиеся из другой двери. Я заметил их в самый последний момент — слабость одолевала израненное тело. Один из них приблизился ко мне, и я замахнулся на него пустым пистолетом, прежде чем разглядел мундир китайского полицейского.

— Полегче, мой друг, — сказал он успокаивающе. — Мы друзья, разве ты не узнаешь меня?

— А, это ты, Кан Яо. — Я был потрясен неожиданным появлением своего старого приятеля. — Извини, кровь заливает глаза… Помоги мне сесть.

Он помог мне доковылять до дивана. Тут я, наверное, потерял сознание.

Когда же в голове у меня прояснилось, я огляделся вокруг и увидел, что в комнате полно китайских полицейских и солдат. Они окружили слуг Йотая Юна, которые стояли в наручниках, с унылым видом покорясь судьбе. Кан Яо нагнулся над двумя заговорщиками. В черного ламу я попал лишь раз, но он был мертв. В Йотая Юна попали три пули, однако он еще оставался в сознании.

Раненый заговорщик перевел взгляд на неподвижное тело сообщника, и его губы искривились в язвительной усмешке.

— Один человек может разрушить еще не родившуюся империю, — прошептал он. — Мы смеялись над черным медведем, но черный медведь растерзал нас обоих… его месть положила конец… мечтам об империи…

Кровь хлынула изо рта торговца, и он умер.

— Позволь мне заняться тобой, уважаемый друг, — сказал Кан Яо со свойственной восточным людям учтивостью. — У тебя много ран…

— Я ранен в ногу, руку, плечо и грудь, — пробурчал я. — Но ничего серьезного. Однако скажи мне, как ты оказался здесь.

— Благодаря ему. — И он указал на человека в одежде слуги. Это был тот, кто сторожил вход в туннель. На его виске запеклась кровь.

— Йотай Юн выстрелил в него и велел бросить тело в реку. Но пуля прошла вскользь. Когда же этого негодяя бросили в реку, он пришел в себя. Он выбрался на берег и, стремясь отомстить своему жестокому хозяину, тут же явился в полицию и рассказал о заговоре. Он же привел нас в Дом Дракона. Когда мы услышали выстрелы внутри — тут же ворвались в дом… Но кто же на самом деле этот монгольский лама?

— Сорви с него маску, — сказал я. — Мне и самому хотелось бы это знать.

Кан Яо нагнулся и сорвал с ламы маску. С его губ сорвалось изумленное восклицание; кожа монаха не была ни желтой, ни коричневой. Черный лама оказался белым человеком — Эриком Брандом!

Как избавиться от труса

Судьба, играя жизнями людей, склоняет их порой к совершению самых вздорных, самых нелепейших поступков; под влиянием отчаяния они нередко бросаются с головой в те самые омуты, которые всю жизнь старательно обходили стороной. В полицейских архивах хранится дело одного самоубийцы: не желая драться на дуэли, где бы ему пришлось ставить судьбу перед равным выбором, он предпочел простое, недвусмысленное решение и пустил себе пулю в лоб за несколько часов до поединка…

— Это ж надо! Всю жизнь только и делал, что на задних лапках ходил, раболепствовал, пресмыкался, — сокрушатся Джо Донори, — всю жизнь скулил и плакался, всю жизнь был тряпкой!

Он умолк, точно ждал, что ему ответят, но ответа, разумеется, не последовало. За окном лачуги со скорбной монотонностью шевелил листву ветерок; никакой другой звук не нарушал тишины. Тому имелось весьма простое объяснение — Джо нынче изливал душу, а этому занятию он предавался исключительно в минуты уединения. Никто не мог бы попенять Джо за то, что, давая волю чувствам, он отыгрывается на людях, что повышает голос. В присутствии посторонних или недоброжелателей он был глух и неразговорчив; да и немногих своих друзей Джо редко баловал многословием. Стоило же ему задуматься над причинами такой замкнутости, как начинало казаться, что в его черепную коробку кто-то вбивает длинный-предлинный гвоздь. И Джо Донори голосил горько и безутешно, оплакивая свою никудышную участь:

— Вот-вот! Тряпка я, тряпка! И слова-то не могу поперек сказать! Они меня гробят, помыкают мной, травят, как таракана, а я?.. Хоть бы раз им что ответил! И чем старше становлюсь, тем мягче: одно дело пацану оплеуху отвесить, другое — с мужиком связаться. Это ж надо таким слизняком уродиться!

Джо жадно вцепился в горлышко бутылки, что зловещей тенью нависла над его локтем; пьяные слезы щипали ему глаза. Он запрокинул бутылку одним свирепым махом, внимая, вместе с чувственным, гортанным бульканьем, происходящим в недрах бутылки, теплой волне расслабления, обдавшей его собственные внутренности. Однако передышка была недолгой. Некоторое время Донори угрюмо глотал спиртное, а затем решил возобновить свои сбивчивые излияния, и сбивчивость эта грозила превратить монолог в полномасштабный бред.