Когти тигра

Пройдет ли это у них? Не знаю.

О, я понял, Ийка, понял! Столь дорогой, столь чудовищно дорогой ценой достается нам всем победа в этой войне!..

Мой комбриг, безупречный минер, который провел наш караван со снарядами, горючим, хлебом и углем в обход стодвадцатикилометровой минной банки, пожертвовал для победы собой, хотя и остался в живых…»

«ДУМАЯ О ДРУГИХ, ЗАБЫВАЕШЬ О СЕБЕ!»

Однако увлекающегося Кичкина, насколько я понимаю, занесло и на этот раз. Боюсь, что многое он по обыкновению, сильно преувеличил.

О, если бы Кичкин хоть на минуту мог заглянуть в мысли своего комбрига, который молча стоит рядом с ним на мостике, гладко выбритый, подтянутый, в парадной тужурке с орденами!

Да, Иван Сергеевич был прав: он, Григорий, — счастливый человек! Детство его было трудным, но ведь у него были верные друзья. Именно они и помогли ему стать тем, кем он стал, то есть минером высокого класса и волевым командиром.

«Пусть все они по мановению волшебной палочки, — думает Григорий, — перенеслись сюда, ко мне, на мостик головного тральщика, чтобы разделить со мной сегодняшнее торжество у заполненных толпами людей причалов Белграда!

Судьбы людей взаимосвязаны гораздо теснее, чем принято думать. Бесспорно, жизнь моя сложилась бы по-иному, не встреться на пути Володька, Туся, тетя Паша, дядя Илья, Иван Сергеевич.

Что было бы, например, со мною, если бы мальчик в резиновых ботфортах, похожий на Кота в сапогах, не подсел ко мне на ступенях Графской лестницы и не спросил; «А чому ты такый сумный?»

А Туся, раздражительная, но справедливая Туся? Быть может, мой характер был бы изломан, исковеркан, не сними она с меня тяжесть мнимой вины перед погибшим Володькой.

И уж наверняка я был бы вынужден вернуться с Черного моря в свой опостылевший Гайворон, если бы тетя Паша и дядя Илья не помогли мне зацепиться за маяк на мысе Федора.

Наконец, кто, как не Иван Сергеевич, буквально поставил меня на ноги! И он сделал не только это. Он придал смысл всему моему существованию несколькими вскользь сказанными словами: «Думая о других, забываешь о себе!»

Сам Иван Сергеевич неуклонно следовал этому девизу до последнего своего вздоха. Он был расстрелян гитлеровцами. Дядя Илья с тетей Пашей погибли в одной из ожесточенных партизанских битв, когда немцы после захвата Севастополя принялись планомерно прочесывать крымские леса. Володька утонул. Жива ли Туся — неизвестно.

Но где-то я читал, что по-настоящему умирает только тот, о ком забывают. Поэтому и Володька, и Туся, и тетя Паша, и дядя Илья, и Иван Сергеевич живы для меня. Они еще долго будут живыми — докы сам жытыму на свити…»

Причалы Белграда уже совсем близко. Григорий обернулся к сигнальщику, стоящему рядом наготове с двумя красными флажками в руках.

— По линии! — негромко сказал Григорий. — К причалам подходить баржам с углем и хлебом и немедленно приступать к разгрузке! Остальным судам каравана и тральщикам встать на якорь на рейде!

В воздухе торопливо замелькали красные флажки. Приказание передано по линии и тотчас же отрепетовано сигнальщиками на кораблях. Тральщики начали отворачивать, давая дорогу баржам с углем и хлебом. Под винтами и колесами забурлила, запенилась вода. Загрохотали якорные цепи, стремительно падая из клюзов в воду.

Катера подводили к причалам баржи одну за другой. Вот заколыхались над ними шеи подъемных кранов.

И хотя ораторы еще повторяли про себя по бумажкам текст заготовленных приветственных речей, а на прилегающих к Дунаю улицах оркестры, чередуясь, по-прежнему играли марши, у причалов уже в полную силу зазвучала иная музыка — разгрузки, — подчиненная строгому трудовому ритму…

Белград — Москва