Кока-гола компани

Мома-Айша еще не заснула. Она лежит в своей двуспальной кровати в настоящем героиново-толерантном настроении и слушает Лониля, который как идиот стучит колпачком фломастера по экрану телевизора. Ей часто приходит в голову мысль, что героин делает тебя более толерантным, чем рождение ребенка. Время от времени она перекатывает голову влево, смотрит на Симпеля и поглаживает его по груди и по лбу. Он лежит совершенно неподвижно. Кажется даже, что он умер. Мома-Айше приходится пристально приглядываться к его грудной клетке, чтобы убедиться, что он на самом деле дышит. Время приближается к двенадцати, и Мома-Айша знает, что скоро он проснется. На тумбочку рядом с кроватью с его стороны, поверх штабелей всяческого подозрительного чтива (там всё, что угодно, от космологии Маврикия до научно-популярных трудов Ландау и Кумера) она поставила пузырек с ксанаксом, рядом положила его курительные принадлежности; ей-то хорошо известно, что после 8–9 часового сна действие ксанакса на его центральную нервную систему ослабло; баланс (или дисбаланс) веществ необходимо восстановить, как только он проснется, хотя бы ради лада в семейной жизни.

Несколькими минутами позже Симпель распахивает глаза и приподнимает верхнюю половину тела, как вампир в гробу. Он уж начинает было ругаться и шипеть, но тут его взгляд, светящийся недостатком химического стимула, падает на пузырек с ксанаксом; он хватает пузырек и, спотыкаясь, бредет через гостиную в ванную. Он заглатывает 1 мг, выливает поставленный Мома-Айшей кофе и ставит свежий. В бестолковом хождении голышом и курении, пересыпаемыми ругательствами, проходит более четверти часа, и тут он замечает Типтопа, который сидя спит на дерматиновом диване в верхней одежде, опустив подбородок на грудь. «Торчок чертов», думает Симпель, идет в спальню и натягивает на себя привычный камуфляж нормального человека. Застегивая штаны, он ухватывает рукой жир на пузе, скромненькая такая жменька, и думает про себя, что в общем и целом совсем не плохо для сороковника суметь набрать так мало лишних килограммов, но, в общем, один черт, думает он, чихать я хотел на то, как я выгляжу, думает он дальше, и гонит от себя все мысли, пока взгляд его не упирается в голую Мома-Айшу; тогда он думает, что ему чихать и на то, как она выглядит, но то, что она выглядит так, как выглядит, тоже не лишнее. Потом он уходит в гостиную.

— Лониль, есть хочешь? Карпаччо?

— Ага.

Симпель приносит чашечку кофе для себя и полностью забывает о еде. Затем он усаживается на диван рядом с Типтопом и курит. Ксанакс начинает проникать в спинной мозг, и он чувствует себя окей. Задевает Типтопа коленом, и секунды через три-четыре Типтоп реагирует на толчок. После долгих неудачных попыток он приоткрывает глаза, еще дольше старательно фокусирует взгляд и, сумев в конце концов навести его с необходимой резкостью на лицо Симпеля, издает нечто среднее между хмыканьем, стоном и улыбкой.

— Приветик, говорит он.

— Что, спишь, значит, сидя, торчок чертов, говорит Симпель.

— Ммм…

— Мог бы уж для приличия уличную обувь снять.

— Ммм… кивает Типтоп.

— Так какого черта ты тут расселся, а?

— Ээээ… яааа…, говорит Типтоп в нос голосом героиниста.

— Не, блин, это я так, прикалываюсь, Типтоп, детка… Я, мать твою, высоко ценю, что ты зашел на мой день рожденья, не все его помнят, это ты, блин, так и знай, ты меня просто удивляешь иногда, Типтоп, блядь, спасибо тебе. Каско, едри его, и не вспомнит небось.

Симпель улыбается Типтопу необычно приветливой улыбкой.

— Ааэээблин… да ничего. Не стоит благодарности… Симпель. Поздравляю, кореш…

— Ах ты сука врун поганый, не пизди сволочь чертова, Типтоп, блядь, никакой у меня сегодня к черту не день рожденья, ты, мать твою, жополиз засраный, Типтоп, ну ты и слизняк. Елки зеленые, Типтоп, я даже и не подозревал, что ты такой сучий лицемер, да уж черт подери…

— Да ну, брось ты. Симпель, ну че ты зудишь, хрен, что у меня, список, что ли… всяких там дней рожденья у народа… юбилеев, всякого фуфла… че уж ты так из-за этого расходился, подумаешь…

— Заткнись, я собирался проверить, какой же ты трус на самом деле, и уж ты не подкачал, всем трусам трус, да, стыдно. Мразь ты.

— А чё я?

— Да ты врешь как сивый мерин… просто так, на ровном месте… трусливый подонок…

— Да ладно… ладно… ладно… ну, ты победил, Симпель… Поздравляю от души. Я трус. Ну и что из того, мать твою?

Типтоп кладет на стол прощальную записку от Катрины Фэрёй; он так и заснул, с запиской в руках. Симпель вскидывается:

— А это что такое? Поздравительная открытка для меня?

— …А хрен его знает… нашел это в рюкзачке твоего черномазенького отпрыска. Типтоп кивает на Лониля, который снова зачирикал чистое оконце на экране. Симпель смотрит на мальчонку, смотрит на экран, начинает вопить: «…Лониль! Офигеееел! Да ты что себе…», но снова смотрит на листок и совершенно забывает о выволочке. Он читает записку про себя, время от времени восклицая что-то.