Кока

Но времени на размышления нет – ключ стучит по двери.

– Подъём, ханурики! Проверка!

Начали спрыгивать с верхних нар. Из-за занавески вылез заспанный Замбахо. Хаба напяливал на крутые плечи чёрную тенниску. Гагик, каркая по-вороньи, желал всем доброго утра:

– Пр-риветствую, бр-ратья!

Выстроились. Кавказский угол стоял вместе. Гагик – смуглый чернявый горбоносик, заросший щетиной до глаз, с цепкими обезьяньими руками и пухом на голове, как у птенца стервятника. Али-Наждак – с квадратным лицом, борода лопатой, сутул, широкой кости. Хаба – бугры мускулов, светловолос и светлоглаз, борода подстрижена, говорит резко и коротко, поминутно поминая аллаха и пророка его Мохаммеда, а всех остальных называя “хитромозгими”.

Только один мужик не встал, продолжал спать, но белолицый до альбиносности офицер не обратил на него внимания.

– Новые есть? – строго спросил офицер.

– Я, Гамрекели, статья 224, часть первая.

– Со спецов? Ясный пень. Разойтись!

В ожидании завтрака зэки слонялись по камере, кто-то взгромоздился на парашу (ему крикнули: “Если сигарету не куришь, бумагу жги после себя!”). Кто-то фыркал над раковиной. Замбахо подал Коке кружку холодного чифиря:

– На, братишка, опохмелись, а то вижу, тебя с бодуна морозит. – И начал тихо по-грузински знакомить с кавказским углом. – Эти – наша семья, наш куток. Гагик – цеховик из Дилижана, имел там обувные цеха, а в Кисловодске сбывал свои ботинки и сел за приписки и аферы. Азербайджанец Али-Наждак – шоферюга, рейсовик, дальнобойщик, гонял фуры из Баку в Ростов, сделал аварию, задавил насмерть старуху… Почему Наждак?.. А лапы у него шершавые…

– Они с Гагиком не ссорятся? У них же там в Карабахе война?

– Война – там. А тут – мир и дружба. У нас общий враг – менты. Для тюрьмы война-шмайна не важна, главное – человек. Вот Хабиб, Хаба – чеченец, его дядька был в армии у Дудаева, что-то там случилось, его убили, а Хаба, как положено, отомстил, пустил кровь за кровь…

О себе Замбахо много не говорил – с малолетки сидит, выходит и опять садится. Ему предлагали стать вором, но он с благодарностью отказался – ворам труднее жить, они на виду, должны строго держаться понятий, а он, Замбахо, вольный человек, не хочет ничем быть стеснён, он сам по себе, бродяга и отрицала. И притом столько развелось купленых воровских званий, что лучше оставаться в масти уважаемого человека с понятиями.

– Сейчас времена другие пошли, сам видишь. А в разбое, как в разведке, – главное, кто рядом с тобой…

С братьями-кавказцами ясно. Замбахо перешёл на русский язык (к ним подсели Гагик и Али-Наждак).

– Лежит всё время – это глухой ебанат Лебский. Бухгалтером был. Большую статью имеет – до пятнадцати. От стресса уши потерял, ни хрена не слышит. Обожжённый Рудь – наглый мальчишка, украинец, за ним глаз нужен. Здоровый бугай в вязаной шапочке – Лом. Механизатор. Украл колхозный трактор, разобрал на части и сдуру сдал в городе в утиль, где его и повязали.

Тут приличного вида румяный парень, что вчера рассказывал про страх и трах с негритянкой, заспорил с тощим, плешивым доходягой, называя его Тёщей и поминая долг за домино, который Тёща ещё не выплатил, а опять забивать козла рвётся.

– Что за Тёща? – спросил Кока.

Гагик вступил (вновь сильно напирая на раскатистое “р”):

– Тёщу избил, эли, р-руку ею поломался. С Восьмую мар-рту так ею поздр-р-равил, бана! А молодой – это Тр-рюфель, на конфетную фабр-рику р-работал, ара, укр-рал тр-ри килы тр-рюфели! Тепер-р тр-ри года ждёт, бана. А у пар-раши – Пр-ридур-рок, камер-ру убир-рает.

Замбахо был рулём, смотрящим. Делал он эту работу ловко и мирно: если что-то надо, ласково обращался к зэку по имени, вежливо просил сделать это или это. И все выполняли его распоряжения, потому что просил он рассудительно и о разумных вещах, нужных для всей камеры.

Его отношение к Коке заметно потеплело, когда выяснилось, что дядя Замбахо, Леван Леванович Зерагия, преподавал Коке в ГПИ механику, а Кока был его любимым студентом, писал у него диплом, часто бывал дома, знал домочадцев, бывало, обедал и ужинал. Кока начал спрашивать, как они себя чувствуют? Замбахо подробно отвечал: сам Леван Леванович на пенсии, дочь Маико уехала на стажировку в Америку, осталась там, сын Хвича не пошёл в науку, открыл магазин, а на тёте Нине держится вся семья.

– И раньше так было! – заметил Кока. – Я помню, как мы с Леван Леванычем сидели за чертежами, чай пили, а тётя Нина две сумки продуктов тащила с Дезертирки! Несчастная!

– Аба! Правда, несчастная! Леван Леванович любил, того… – И Замбахо щёлкнул себя по кадыку. – Как напьётся – всякую шушеру с улицы домой тянет, о жизни говорить. Один раз я в гости пришёл – вижу: дядя Леван с уличным плехановским психом Кикой сидит! Откуда он Кику взял? Тётя Нина сказала – она посылала Левана на базар, а он явился на такси, без покупок, но с Кикой.

Кока удивился: