Кокардас и Паспуаль

– А как же, – ответила Балао. – Мы тогда все вместе смотрели, как подъезжают знатные господа и дамы, и ты с бабушкой тоже смотрел.

– Смотрел, верно. Так вот – горбун…

– Что горбун? Не томи душу, малыш!

– Горбун-то был миссисипец!

– Господи Иисусе! – простонала хозяйка мелочной лавки и чуть не упала в обморок.

– А это что такое – месипесец? – прошептала Дюран. – Еретик?

– Такой еретик, тетенька, что сотня еретиков ему в подметки не годятся, – отвечал Берришон (его так и распирало от смеха).

– А мэтр Луи?

– Мэтр Луи – это все равно, что горбун, только не все равно. Когда он снимал горб – а горб-то весь золотой, – то становился мэтром Луи, а когда опять надевал – превращался в горбуна. Вот и все.

– А девушка тоже была месипсица?

– Да она вовсе и не девушка.

– Женщина, значит?

– И не женщина.

– Как не женщина? Вон как она пела, а ты говоришь – не женщина.

– Не женщина, и все тут.

– Ты сказки, Берришон, не рассказывай, – воскликнули все хором. – Женщина она самая настоящая!

– Говорю, не женщина! Это знаете, кто был?

– Кто?!

– Хитрая механика!

Несколько кумушек так и грохнулись на пол. Но повитуха, руки в боки, встала перед Берришоном и произнесла:

– Уж мне ты можешь не говорить: я женщин как облупленных знаю, каждый день их в лучшем виде вижу. Какая же тут хитрая механика: ведь она, золотко мое, все время живая из окна глядела?

– Вот и я говорю, – невозмутимо отвечал Берришон. – Сама из золота, а как живая. А не верите мне – ступайте к соседке Гишар. Может, она лучше расскажет.

– А как же она пела?

– А это и называется хитрая механика. Она ведь со мной говорила вот как я с вами, а я ничего и не понял.

– И что она тебе говорила?

– Да много всяких слов – все такие хорошие, ласковые… долго рассказывать. И пела, и смеялась, и плакала, и кушать могла, и сморкалась, и моргала, и руками двигала… А на самом деле все не настоящее, все из золота.

– Ох, сатанинская работа! – вздохнула госпожа Балао. – Говорила я, надо на них донести! А ты-то сам, Берришон, куда глядел?

– Куда, куда! Я ведь думал, она настоящая. Я что ж – я не повитуха, женщин в лучшем виде каждый день не вижу.

– Как же она так – и пела, и говорила?

Жан-Мари поднял вверх палец, наклонился вперед и шепотом сказал:

– У нее – тссс!.. У нее в животе были пружины!

У всех единодушно вырвался изумленный вопль, а Бертран, славившаяся своим едва не собачьим чутьем, заявила: она всегда знала, что на улице дю Шантр творится что-то неладное – оттуда частенько несло паленым!

Несколько мгновений Жан-Мари наслаждался этим зрелищем всеобщей глупости, а, насладившись, продолжал:

– Я еще всегда удивлялся, вот как и все: почему она на улицу ногой не ступит?

– Почему?

– Да у нее и ног-то не было!

– А как же она по комнате ходила?

– А она не ходила – она прыгала, как воробей на крыше. Была тут – прыг-скок! – и уже там.

И для вящей убедительности Берришон сам прыгнул в другой угол кухни. (На самом-то деле мальчишка подбирался поближе к горшочку со сметаной. Он окунул в него пальцы и тщательно их облизал).

– А знаете, почему у нее не было ног? – продолжал он.

– Нет, малыш. Расскажи-ка!

– Просто у горбуна золота в горбу на ноги не хватило. Он, говорят, попросил взаймы золота у господина Лоу, а тот ему вместо золота дал акций. А из акций золотых ног, понятно, не сделаешь – да сейчас из них, не при дамах будь сказано, дрянь одну можно сделать.

– Умница какая этот наш мальчик! – проворковала меховщица.

– А что же сделал горбун, когда увидел, что золота на ноги не хватает? – спросила Морен.

– А это уже было дело мэтра Луи: он разобрал свою механику на кусочки, сложил за спину, превратился опять в горбуна и поехал на Миссисипи добыть еще золота.

– Туда ему и дорога! – разом воскликнули кумушки. – А то бы весь квартал заколдовал, месипесец проклятый! Хорошо еще не поджег ничего, чуму не навел, холеру, пропади он совсем!

– А если бы не уехал, – расхрабрилась госпожа Балао, поскольку бояться было нечего, – не уехал бы – мы бы полицию вызвали, камнями бы его закидали!

– А девку золотую отволокли бы на Гревскую площадь на костер и там переплавили…

– А с дома бы крышу сорвали… И двери бы с петель сняли…

Берришон подождал, пока они вдоволь наголосятся, и вдруг сказал:

– В полиции-то он уже был, да только надолго там не задержался.

– Как это? – воскликнули все разом.

– А вы разве не видали, как его вели на казнь?

– Видали, в самом деле, видали! – воскликнула госпожа Дюран. – Мы еще, помню, стояли на углу улицы Феронри, а его мимо вели, а вокруг все тюремная стража…

– И еще там был доминиканец…

– И еще четыре жандарма с саблями наголо…

– А он даже глаз не опустил!

– Мы еще сказали: ничто его не берет!

– А куда же его вели? К позорному столбу? Так, что ли, малыш?

Жан-Мари сначала спокойно слушал все эти бредни, а потом приложил палец к губам и произнес:

– Тс-с! Он еще вернется!

Все как по команде смолкли и беспокойно оглянулись – кое-кто даже посмотрел за окошко. Никогда еще Жан-Мари так не потешался.

– Вы поосторожней, – сказал он. – Что такое для колдуна позорный столб? Никакие жандармы его не удержат, никакие доминиканцы!