Опередив меня во времени и пространстве, Коко выходит из аэропорта Голосон и возвращается на жесткий солнечный свет. Он моргает, он улыбается. Солнцезащитные очки? Нет, пока что нет, он улетал в такой спешке, что не подумал об очках. Из кармана рубашки я достаю свои – с круглыми очень темными стеклами размерам с четвертак и зацепляю концы проволочных дужек за уши. В притемненных тонах я вижу то же, что и Коко: пейзаж, который его поглотил. Смело и легко, не оглядываясь, удаляется он от здания аэровокзала. Он не ведает, что через год, а затем и через несколько лет буду стоять здесь я и глядеть вслед ему – уверенно шагающему по узкой проселочной дороге. Перед нашими глазами укороченный ракурс плоской долины – земля Нигде, очень зеленая и очень жаркая. Менее чем в миле отсюда маячат спины невысоких поросших редким лесом холмов. Я думаю о Чарли Паркере, который, словно заключенный в объятия, сливается с мелодией и инструментом; я думаю о старом толстом Генри Джеймсе, который распахивает дверь и устремляется вперед; как бы хотелось мне наполнить страницы моей книги многогранной радостью этих образов. Длинные, почти безлистные ветви палисандрового дерева поникли от изнуряющего зноя. Это лес земли Нигде, не имеющий значения сам по себе: просто лес, что растет на низких холмах и к которому неспешно движется невысокая худощавая фигура.