Коко Шанель

Надо сказать, Стравинский, устроивший сей скандал, поразил публику раньше. В июне 1911 года он показал «Петрушку». «От понимания дилетантов, привыкших к разжевыванию, ускользало созидательное начало чуждой томным вздохам русской народной души, пронизывающее это стремительное, как барабанная дробь, произведение, — вспоминал Кокто. — На первых порах Стравинского признали отдельные знатоки, но мало-помалу и публика канонизировала „Петрушку“. Итак, „Петрушка“ по праву стал считаться классикой, а произошло это, во-первых, благодаря его фольклорной основе и, во-вторых, потому, что его стали использовать в борьбе с еще более новым. Это совершенно в духе публики: ковылять от шедевра к шедевру, всегда отставая на один; признавая вчерашний день, хулить сегодняшний и, как говорится, всегда идти не в ногу со временем». Кстати, очень верное замечание — Коко Шанель интуитивно принимала его во внимание задолго до знакомства с Кокто и Стравинским. Шляпки она начала представлять широкой публике после того, как они имели успех в узком кругу подруг Бальзана, а платья представит в Довиле после того, как некоторое время будет их демонстрировать на публике, и некоторые дамы даже будут просить их им сшить.

«Весну священную» ставили в новом театре. Кокто считает, что часть вины за провал постановки лежит именно на помещении: оно было слишком холодным и комфортабельным. Старые театры отличались теснотой и духотой, к тому же были обиты красным бархатом и сверкали позолотой (увидеть такие примеры можно по сей день без труда — здания такого рода сохранились в первозданном виде). «Я не хочу сказать, что на более скромной сцене „Весна“ встретила бы более теплый прием; но одного взгляда на этот великолепный зал было достаточно, чтобы понять несовместимость полного силы и молодости произведения и декадентской публики, — вспоминал Кокто. — Публики расслабленной, привыкшей к гирляндам в стиле Людовика XVI, ложам наподобие венецианских гондол, подушкам и мягким диванам в восточном вкусе, — а приучил ее к этому „Русский балет“. В такой обстановке приятно, насытившись духовной пищей, подремать в гамаке, а все новое докучает, как муха, — прочь его, чтобы не мешало».

Театр Елисейских Полей, в котором давали спектакль, открыли в конце марта 1913 года концертом с участием знаменитых Сен-Санса и Дебюсси. Луч, направленный с Эйфелевой башни, ярко освещал фасад здания. Конечно, внешне этот театр никак нельзя сравнить с помпезными зданиями предыдущих эпох. Он был куда функциональнее, вмещая три зала для разных видов постановок и разного количества зрителей. Стравинскому отдали самый большой зал — на 1905 мест, предназначенный для постановок опер и балетов. Коко Шанель удалось попасть на спектакль волею случая. Ее подруга и учительница танцев хотела пойти на «Весну» с мужем и любовником, но муж идти втроем не желал, и в пару любовнику взяли Шанель. Ей происходившее на сцене показалось ужасным. С одной стороны, она совершенно не понимала спектакль, что странно было бы ей ставить в вину: его не поняла большая часть публики. С другой стороны, подруга и ее друзья хлопали от всей души, стараясь поддержать бедного Стравинского и его танцоров. Публика тогда представляла собой странную смесь людей, далеких от всякого искусства, любителей классики и последователей авангарда. Более того, спектакль сам представлял собой жгучую смесь, которую только могли представить Стравинский, Рерих (автор костюмов и декораций) и Нижинский. «В сущности, „Весна“ в своей „организованной дикости“ была сродни фовизму. Гоген и Матисс склонились бы перед ней. И если из-за неизбежного отставания музыки от живописи „Весна“ действовала другими средствами, она тем не менее произвела долгожданный взрыв… на премьере этого исторического произведения стоял такой шум, что танцоры не слышали оркестра и должны были следовать ритму, который Нижинский, изо всех сил вопя и топая, отбивал им из-за кулис»[28].