Коко Шанель

Зал был забит до отказа, и всю эту публику видела перед собой Шанель: светская публика (декольте, жемчуга и страусовые перья, рядом фраки и кружева), и здесь же эстетствующие зрители (пиджаки, гладкие дамские прически, кричаще небрежные наряды), восторгавшиеся всем новым подряд, без разбора, просто из ненависти к ложам (овации этих невежд куда хуже, чем откровенный свист тех же лож). Ну и конечно те, кто разрывался между мнением света и престижем «Русского балета»… «Стоило бы только отметить одну особенность публики: отсутствие в ней, за двумя-тремя исключениями, молодых художников и их учителей. Как я узнал после, на то были свои причины: одни просто ничего не знали о пышных представлениях Дягилева, на которые он их не приглашал, другие были предубеждены против них. Презрение к роскоши, которое Пикассо возвел в культ, имеет свои хорошие и дурные стороны, возможно, он ограничивает горизонт некоторых художников, избегающих всякого соприкосновения с роскошью не из апостольского служения, а из черной зависти. Так или иначе, но „Весна священная“ осталась неизвестной Монпарнасу; исполненная в концертах Монте, „Весна“ была обругана левоавангардистской прессой, враждебной „Русскому балету“, а Пикассо впервые услышал Стравинского в 1917 году». Галерка, видя реакцию богатых лож, улюлюкала не спектаклю, а ханжам, не понимавшим нового искусства. Среди аплодировавших сидела растерянная Габриэль, а вокруг воцарился хаос. «Стоя в своей ложе, со съехавшей набок диадемой, престарелая графиня де Пурталес, вся красная, кричала, потрясая веером: „В первый раз за шестьдесят лет надо мной посмели издеваться!“».

* * *

В Довиле всё было куда понятнее, чем на спектакле Стравинского. Габриэль наслаждалась роскошью отеля, общением с Боем и купанием в море. Тогда купаться высшему обществу не полагалось — следовало прогуливаться по набережной и, хмыкая, поглядывать на тех, кто осмеливался ступить в воду. Модные платья, как и прежде, закрывали все тело несколькими слоями ткани, не показывая миру ни одного лишнего кусочка тела. Жарким полднем курортники ездили в гости по окрестностям, пили чай, смотрели модную игру в поло. Дамы носили белые платья, вышитые гладью, со вставками из валансьеннских кружев. Мода требовала также носить остроносые ботинки с четверными петлями, которые зашнуровывались с огромным трудом и только с помощью крючка, тройной ряд жемчугов, низвергавшихся на корсаж; непременной принадлежностью туалета был зонтик. К тому же модница водружала на шляпу страусовые перья и муслиновые розы, дабы соответствовать своему положению. Но появились уже и те, кто, подобно Коко, плавал в море и лежал на пляже, загорая. Их полуобнаженные тела бросали вызов всему курортному сообществу, но на жаре хотелось сделать то же самое или как минимум полегче одеться. Вызов обществу также бросали англичанки, чья манера одеваться отличалась от французской большим удобством и свободой.

Слава Довиля началась во второй половине XIX века, когда единоутробный брат императора Наполеона III, герцог де Морни, по настоянию своей русской жены Софии Трубецкой вложил деньги в развитие города. Тогда была проложена железная дорога до Парижа, построены ипподром и казино. Тогда же построили множество вилл, где могли останавливаться отдыхающие, набережную и были открыты лечебные ванны, набиравшие все большую популярность. Следующий всплеск активности пришелся как раз на 1911–1913 годы, когда были открыты отели «Нормандия» и «Рояль», в порту появились яхты, а несколько парижских бутиков решили, что весьма прибыльно будет летом открывать свои магазины в Довиле, так как туда съезжался весь свет. Бой справедливо подумал, что его подруге стоит последовать их примеру и открыть бутик неподалеку от «Нормандии», казино и прочих посещаемых потенциальными клиентками мест. Как обычно, он спонсировал предприятие Коко: деньги она ему исправно отдавала, но собственных накоплений, достаточных для открытия бутика в таком месте, у нее по-прежнему не было. Именно тогда Шанель отважилась продавать не только шляпки. Расслабленная атмосфера курорта способствовала продаже одежды нового стиля, к тому же многие уже знали Габриэль по ее парижскому бутику. Вскоре появилась первая коллекция спортивной одежды Шанель. Одежда из ткани джерси сыграла важную роль в жизни женщины, перевернув ее представления о нарядах для отдыха и спорта. Успех новой коллекции был молниеносным.

За скупыми строками, описывающими взлет Шанель в Довиле, стоят ее труд, интересные рекламные находки, прекрасная интуиция, «нюх» на то, что в данный момент требуется женщине — то, что будет помогать Шанель делать моду на протяжении последующих десятилетий. Перемены витали в воздухе, но Габриэль не хотелось стать Стравинским в моде. Свои шаги она просчитывала куда более тщательно и не была освистана — бежать из Довиля, в отличие от курорта Виши, ей не пришлось.