Коко Шанель

В ту жаркую пору 1920 года исполнилось уже двенадцать лет совместной жизни Жозе Марии Серта и Мисии Годебской. Ей было сорок восемь лет, ему сорок пять. И вот неожиданно они решили заключить законный брак. Почему? Никто не мог сказать точно. Марсель Пруст, один из многочисленных друзей красавицы-польки, писал ей: «Я глубоко тронут, что Вы дали себе труд написать мне, чтобы известить меня о вашем бракосочетании, обладающем царственной красотой вещей на диво бесполезных. Какую еще жену мог бы найти Серт, а Вы – какого еще мужа могли бы отыскать, коли вы друг другу предназначены судьбою и уникальным образом достойны друг друга?»

После свадьбы, состоявшейся 2 августа в Сен-Роше, супруги Серт переехали в новое жилище – это была анфилада комнат в одном из верхних этажей отеля «Мерис», из окон которых были видны верхушки каштанов Тюильри. Вскоре после новоселья они отправились в свадебное путешествие на автомобиле по городам Италии, прихватив с собою Коко, которую хотели вырвать из той затворнической жизни, на которую она обрекла себя после гибели Боя.

В Венеции, как и в других городах Италии, куда заезжали наши путешественники, за гида был, конечно же, Жозе Мария Серт. Вообразим-ка себе этого бородатого гнома с чудовищным испанским акцентом, который превращал французский язык в невообразимую кашу. Усердно жестикулируя, он показывал двум своим очаровательным спутницам красоты Италии. Но каким бы он ни был художником, его интересовали не столько живописные сокровища, хранящиеся в музеях и храмах, сколько кипучая жизнь города. Выпить стаканчик ситро на скамеечке кафе «Флориан», отужинать на террасе над голубой гладью канала, по которой скользят черные гондолы, послушать плеск воды, которая ласкает поросшие зеленым мхом старые стены – вот что в основном предлагает он своим спутницам.

Но это не мешало ему быть всезнайкой. Он превосходно разбирался и в каталоге картин Больтраффио, и в путях странствий Антонелло ди Мессины, и в житиях святых, к которым Дюрер исполнил гравюры в возрасте четырнадцати лет, и в том, какой лак употреблял Аннибале Каррачи… Мог часами рассуждать на тему использования маренового лака Якопо Тинторетто.

Конечно, в путешествии он не дурак был покутить. Заказывал редкие вина и изысканные закуски, отчего столы становились похожими на полотна Веронезе. Габриель была не в силах заставить его остановиться.

– Так ведь обед закажываю я, мадемуашель, – шепелявил он.

– Не заказывайте больше ничего! Я есть не буду! – отвечала Габриель, у которой аппетит был меньше, чем у канарейки.

– Хотите вы ешьте, не хотите, но я жакажу еще три порции сабайона с мараскином,[36] мадемуашель! – заявлял он.

Не обращая внимания на то, как устали его попутчицы по пути в Рим под августовским солнцем, он тащил их в Колизей, который непременно нужно было осмотреть при свете луны, и рассказывал им захватывающие истории о его архитектуре и о том, какие сногсшибательные празднества можно было бы устраивать в этих руинах.

– А вот тут, мадемуашель, можно подвесить несколько штук привязанных аэроштатов, и все – из чистого жолота, так сказать, нечто легкое, воздушное, в противопоштавлении штрогости архитектуры… Архитектура знаете что такое? Это шкелет городов! Шкелет – он весь тут, перед вами, мадемуашель: лицо без костей держаться не будет. Зато из вас, мадемуашель, выйдет очень красивая покойница!..

Но была тема, которой Коко предпочитала не касаться в разговорах с господином Сертом, – это была его живопись. Пресыщенность золотом и серебром, надутые мускулы и сумасшедшие гримасы его персонажей приводили ее в смущение, и все слова похвалы застревали у нее в глотке.

– Я чувствую, что у тебя от этого нос воротит, только постарайся, чтобы он этого не заметил, – прошептала ей на ухо Мися.

Однажды Габриель решила помолиться св. Антонию Падуанскому, чтобы тот осушил ей слезы… И вот она в церкви, перед статуей святого. Но – предоставим слово ей самой: «Передо мной на коленях стоял человек, уперши лоб в каменную плиту. Его неподвижная, исполненная боли фигура была столь грустна и прекрасна, а упершийся в пол изнуренный лоб говорил о такой усталости, что со мною случилось чудо. „Тряпка я, обыкновенная тряпка, и больше никто! – говорила я сама себе. – Как я смею сравнивать мое горе забытого всеми дитяти с отчаянием этого человека, ведь моя жизнь толькотолько начинается!“ И тут же мои жилы исполнились новой энергии. Я обрела мужество и решила: буду жить!»

Она решила начать новую жизнь сразу, как вернулась в Париж. В первую очередь она решила больше не показывать свои печали, чтобы по ее лицу нельзя было догадаться о них. Так по крайней мере никто не будет выказывать ненужной жалости, которая причиняла ей только боль. Может быть, так начавшееся ее исцеление со временем даст эффект…