Коко Шанель

Габриель влекло к Дмитрию еще и то, что, несмотря на несопоставимость условий, в которых они дотоле жили, в началах их жизненных путей наблюдалась некая схожесть. И тот, и другая знали безрадостные годы. «Принцы крови, – скажет позже Габриель, – всегда вызывали у меня безмерную жалость. Их ремесло, когда они его исполняют, – самое грустное из всех возможных; но еще хуже, когда они не могут исполнять его». Дмитрий, внук Александра II, племянник Александра III, кузен Николая II, во младенчестве потерял мать и воспитывался исключительно нянюшками. Отец его, великий князь Павел, командовавший императорской гвардией, виделся с сыном лишь от случая к случаю. Когда мальчику исполнилось одиннадцать лет, он сам оказался в изгнании. Ребенка передоверили великому князю Сергею, московскому градоначальнику, и его жене. Но великий князь Сергей пал жертвой покушения. Очень рано Дмитрий оказался скованным условностями этикета, мешавшими ему нормально развиваться. В возрасте 12 лет он уже полковник 11-го гренадерского полка, носит блестящий мундир с бранденбурами. Он бы в сто раз охотнее играл в войну со сверстниками или в одиночку – оловянными солдатиками, но в 14 лет его производят в полковники 4-го лейб-гвардии пехотного полка. Он должен, облаченный в полную форму, командовать им на парадах, согласно точному протоколу, который нужно вызубрить и повторять без передышки. Его образование вверено наставникам и сводится к нескончаемым беседам с глазу на глаз с убеленными сединами господами, услужливыми и почтительными, но до того нудными! О, как бы хотел он быть безвестным учеником-лицеистом, играть и болтать с одноклассниками – уж он-то был бы первым товарищем по играм и шалостям! Увы, об этих забавах он знает только понаслышке да со страниц тех немногих писателей, которых ему дозволяют читать.

Сиротские детство и отрочество, в которые так недоставало радостей, оттенили его прекрасные зеленые глаза налетом меланхолии. Кто лучше Габриель мог понять его отчаяние?!

К сказанному следует прибавить материальную нужду, в которой оказался великий князь. Об этом свидетельствовали его потертый пиджак и союзки на башмаках – вощеное покрытие с трудом маскировало трещины. Враз покоренная и растроганная Габриель пригласила Дмитрия (а было ему всего лишь двадцать девять, он был на восемь лет моложе ее!) в сентябре поселиться у нее в Гарше вместе со своим верным слугой Петром. Там он встретится, добавила она, со своим соотечественником Стравинским и его семьей. Вилла «Бель Респиро» достаточно поместительна, чтобы приютить их всех.

Но все же не обходилось без сложностей. Стравинский страстно влюбился в Габриель, но та, увы, ни в коей мере не разделяла его чувств. Испытывая к нему глубочайшее почтение, она тем не менее могла предложить ему только искреннюю дружбу. Стравинский со своими железными очками, короткими усами, длинным кривым носом, успевшей поредеть шевелюрой и головой какого-то грызуна нисколько не привлекал ее.

– Вы ведь женаты, Игорь, – возразила она, когда композитор признался ей в любви. – Представляете, что станет с вашей женой Екатериной, если она узнает…

Он ответил ей вполне по-русски:

– Она знает, что я вас люблю. Кому еще, кроме нее, я могу поверить такую великую тайну?!

Но эта обезоруживающая реплика ничуть не изменила отношения к нему Коко.

Несмотря на осторожность Коко, ее подруга Мися кое-что заподозрила. Она терпеть не могла, когда что-то происходило между ее друзьями без ее ведома, и напустилась на хозяйку «Бель Респиро»:

– Право, что ты творишь?! Куда ты катишься? Мне сообщили, что Игорь выгуливает твою собаку! Что все это значит?

Габриель только прикусила язык.

Между тем Стравинский работал, себя не щадя: как раз в тот период, когда он гостил в Гарше, появились на свет, помимо прочих сочинений, «Концертино для струнного квартета» и посвященные памяти Клода Дебюсси мелодии – сами по себе маленькие шедевры.

Однажды Габриель заметила, что Стравинский чем-то весьма озабочен. Наконец он открыл ей причину своего беспокойства:

– Директор зала «Гаво» хочет, чтобы я дал концерт, но ничего не получится. У меня нет достаточных финансовых гарантий.

– Если дело только в этом, – смеясь, ответила Коко, – я это беру на себя.

Однако, прекрасно зная о ранимости своей польской подруги и до смерти опасаясь возможного скандала, она приняла меры предосторожности.

– А теперь, Игорь, ступайте и доложите об этом Мисе.

Было непохоже, чтобы просьба окрылила Стравинского. Он колеблется.

– Ступайте! – повелела ему Коко тем не допускающим возражений тоном, который был так знаком ее близким.

Назавтра полька приступила к Коко с упреками:

– Я задыхаюсь от горя, когда думаю о том, что Стравинский принял от тебя деньги!

Мися, обладавшая редкостным талантом затевать ссоры, принялась еще более драматизировать ситуацию – она вообразила, будто Стравинский собрался разводиться со своей Екатериной, чтобы взять в жены Коко. Серт, не желавший оставаться в стороне, когда его супруга поднимает шум, напустился на Игоря с оскорблениями: