Коко Шанель. Жизнь, рассказанная ею самой

Мод не поняла тоже:

— Он никогда не женится на тебе.

— Никто не собирается за него замуж.

— Тебе не восемнадцать лет. Чего ты хочешь?

— Независимости.

Толстуха оценивающе оглядела меня еще раз, впечатление видно не изменилось.

— Независимость дают только деньги. Ты не в его вкусе.

Могла бы и не напоминать, в его вкусе Эмильенна д’Алансон,

но даже ей Бальсан не слишком много подарил. Не потому, что прижимистый, наш друг не отличался жадностью, а просто не желал тратить на женщин деньги.

Я прекрасно понимала все про деньги и свободу, которую они дают, как и то, что от Бальсана их не получу, но Этьен открывал мне хотя бы возможность побывать в Париже. Уже ради одного этого следовало поехать с ним в Руайо.

— А в Париже что, снова устраиваться певицей?

Нет, вот уж об этом я не думала совсем, если не нашлось желающих предоставить мне сцену в Виши, то о «Мулен Руж» даже мечтать не стоило.

И все-таки я отправилась в Руайо.

И… просчиталась.

Нет, не в Бальсане, он оказался хорошим любовником, достаточно щедрым человеком, однако и самому Этьену, и тем, кто его окружал, я не была нужна. Все в Руайо жили своей жизнью и никто моей.

У меня было все: большая светлая комната, личная ванная («Здесь можно мыться каждый день?» — «Хоть десять раз на день, если тебе не лень раздеваться и одеваться»), прислуга, еда, питье, развлечения… Кроме одного — той самой независимости.

Но в ней я пока не так остро нуждалась.

Вы можете осуждать меня сколько угодно. Я действительно жила у Бальсана, на деньги Бальсана, ездила с ним в Париж, спала с ним, каталась на его лошадях, одевалась за его счет и при этом его самого не любила. А он не любил меня. Просто приятельница, просто запасная любовница… Иногда милая, чаще очень забавная, в непохожести на остальных есть своя прелесть.

Игрушка? Возможно, но мне так хотелось спокойствия хоть ненадолго, хоть на чуть-чуть. Побыть лентяйкой, которую балуют, которой не нужно думать о том, где взять деньги, если заказчицы уехали отдыхать, чем платить за комнату, как сэкономить, чтобы купить простенькую ткань на платье.

Я, вчерашняя воспитанница приюта, за которую не платили, теперь жила в замке XVII века с огромными окнами, с камином, таким огромным, что в нем, кажется, могла поместиться вся моя прежняя комнатка, с серебряными канделябрами, с потемневшими от времени портретами на стене вдоль лестницы… У этой лестницы были перила, по ней можно бегать и вниз, и вверх одинаково безопасно. Но желания побегать через ступеньку не возникало, когда можно, почему-то не хочется.

Сначала я отводила душу, валяясь в постели до полудня, заставляя столик у огромной кровати чашками с кофе, засыпая пеплом ковер и стопки дешевых романов, которые теперь читала в виде книг, а не сшитых газетных листков, расхаживая по своей комнате в шелковой пижаме самого Этьена. Бальсан смеялся:

— В жизни не встречал такой лентяйки! А еще говорили, что ты очень трудолюбива и прилежна.

— Тебе не повезло, ты встретил меня в момент, когда я отдыхаю за все предыдущие годы.

— И долго ты собираешься это делать?

Внутри все похолодело. Неужели он потребует выметаться вон?

Но глаза Этьена смеялись, он любил насмехаться.

— Кто-то хотел учиться ездить верхом?

Я сладко потянулась:

— Обязательно… вот только еще чуть поваляюсь…

И все-таки я не считала себя содержанкой. Я словно гостила в замке Этьена, как дорогая гостья, изредка занималась с ним любовью и ничего не требовала!

Вот что позволяло не чувствовать себя униженной — Бальсан мне ничего не дарил. Это было необычно, потому что все любовницы немедленно намекали на подарки, лучше драгоценные и фамильные.

Этьен Бальсан необычен даже для своего развеселого кружка. Необычной была вся его семья.

Мы покатывались от хохота, слушая рассказы о проделках Этьена.

Еще в детстве от него хватались за голову. Однажды в имение был спешно вызван ветеринар, потому что нескольких уток поразила неизвестная эпидемия: они, как сумасшедшие, ходили с открытыми клювами. Ветеринар долго не мог понять, в чем дело, ни в каких справочниках столь странное заболевание не числилось.

Но когда пару ошалевших птиц удалось изловить и осмотреть, оказалось, что Этьен просто умудрился заклеить им ноздри, бедным уткам приходилось дышать «ртом».

Когда таких выходок набралось слишком много, дядя Этьена, который воспитывал их со старшим братом Жаком после смерти отца, решил отправить беспокойного племянника в английский колледж. Собственно, Жака воспитывать было уже поздно, он старше Этьена и встал на ноги, хотя, по мнению родни, страстное увлечение воздухоплаваньем вместо семейного бизнеса по производству сукна едва ли можно назвать достойным приложением сил.

Этьен убрался в Фолкстон с превеликим удовольствием, он явно не собирался там перегружать себя занятиями. Лошади и собака Рекс, не считая, конечно, мелких любовных интрижек, — вот что интересовало молодого Бальсана. Любимых лошадей пришлось оставить дома в поместье, а вот Рекса Этьен забрал с собой.

Немного погодя из Фолкстона пришла телеграмма: «Мы с хозяином добрались благополучно. Рекс».